Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф
- И тебе тоже снятся такие же сны, Веяд? - спросила Эроя.
- Снятся. На то они и сны. Но я стараюсь их забыть.
- А что ты стараешься помнить, Веяд?
- Слова инженера Тея, слова мужества и надежды. Ты разве забыла, на днях я тебе читал его дневник. Туафу я тоже его читал.
- Да, это хорошие, мужественные слова, - сказал Туаф. - Но все же это только слова. А нам нужны не только слова, но и живая реальность. Годы идут... Мне хочется услышать, что скажет Эроя... Эроя! Вам хотелось бы поскорее вернуться на Дильнею?
- Мне? Но ведь я и создана для того, чтобы напоминать об отсутствующей. Я изображение, портрет, духовный портрет Эрой. Там, на Дильнее, я не нужна. Кому нужна копия, когда есть оригинал?
- Вот и пойми вас. То вы отрицаете, что вы отражение, то утверждаете. У вас нет логики. Вы алогичное существо.
- Веяд говорил мне это не раз. Но я сама хочу выяснить, кто я.
- Разрешите, я вам помогу. Вы чудесное создание. Меня влечет к вам. Как странно, что ваш внутренний мир спрятан в этот комочек вещества. Комок! Комочек! Но в этом комочке спрятана Вселенная. Ум, чувства, лукавство, юмор. Одного не хватает: опыта. И чуточку бы больше логики. Эрон-младший недоглядел...
- А кто такой Эрон-младший?
- Разве вы не знаете? Великий кибернетик и физиолог. Брат Эрой.
- Мой брат?
- Нет, брат Эрой.
- Но ведь я - то и есть Эроя. Если я не Эроя, так кто же я?
Туаф смущенно промолчал.
- Кто же я? Почему же вы не отвечаете? Я жду ответа.
- Мне непонятна сущность вашего вопроса. Ни один дильнеец не будет спрашивать у других, кто он. Если он сам не знает, кто он, так как же могут знать другие? Потому я и не могу ответить.
- Кто я? Мне это нужно знать. Нельзя жить, не зная ничего о себе. Кто я?
- Вы-мир, мир, спрятанный в комочке вещества... Говорите! Я готов вас слушать хоть весь день.
До сих пор они разговаривали с длящимся портретом, с информационной копией, но в этот день копия превратилась в оригинал.
- Слушайте, - сказала Эроя. И они забыли, что это говорит комок вещества. - Слушайте! До каких пор вы будете ждать, ничего не делая для того, чтобы сократить ожидание и приблизить час возвращения на Дильнею?
- Сие от нас не зависит, - сказал Туаф.
- И ты тоже так думаешь, Веяд?
- К сожалению, я не могу думать иначе.
- Нет, это зависит от вас. Почему бы вам не отремонтировать аппарат, на котором вы добрались до Уэры, когда с космолетом случилась беда?
- Это очень трудно, - сказал Туаф. - А даже если мы его сделаем годным к полету... Далеко ли он унесет нас?
- Если есть хотя бы один шанс из ста встретиться с космическим кораблем в пути, то надо воспользоваться этим шансом!
- Но, кроме одного, - возразил Туаф, - есть еще девяносто девять других. И все они против нас.
- И ты тоже так думаешь, Веяд?
Веяд не ответил. Он с изумлением слушал. Голос Эрой стал другим, сильным, полным жизни, словно длящийся портрет был не только отражением отсутствующей.
СКИТАЛЕЦ ЛАРВЕФ
Где те два столетия, которые подарила Ларвефу судьба? Он был дважды молод-той молодостью, которая осталась в другой, утраченной эпохе, и той, что началась здесь после возвращения на Дильнею, началась и продолжалась. Не мечтал ли он отлучиться, еще на пятилетие в космос и выиграть еще сто семьдесят лет?
Арид не смел задать столь бестактный вопрос своему другу. Но он не догадывался, что у Ларвефа не хватило бы на это сил. Значит, снова потерять навсегда новых своих современников, друзей, любимую женщину и снова в новом, уже совершенно новом мире искать общения с другими поколениями и снова тосковать по навсегда утраченному.
Всем знакомы утраты и приобретения, но никто не знал таких утрат, как Ларвеф, оказавшийся впереди себя на сто семьдесят лет.
Арид с ненасытной жадностью впитывал поистине гигантский опыт своего друга и наставника. Он словно беседовал с самой историей, на этот раз принявшей вид не старинных книг и запоминающих устройств, а облик живого, необыкновенного, милого и симпатичного собеседника.
- Ну, что ты еще хочешь узнать, ненасытный подросток?
- Почти ничего. Пустяк. А где вам было лучше-там или здесь?
- Не спрашивай об этом, Арид. Я тебе запрещаю. То, что было, то утрачено навсегда. Мне и здесь хорошо среди вас.
- А как вы склеиваете эти два отрезка времени?
- Склеиваю? Ты не мог найти более одухотворенное слово? Ну, раз ты спрашиваешь, я отвечу. К двум разным эпохам я прибавляю свое путешествие. Правда, большую часть его я провел в состоянии анабиоза, полного отсутствия. Но это легко себе представить. Вообрази, что ты уснул вечером, а проснулся не на следующее утро, как все, а спустя несколько лет. Вот и все, дорогой Арид. Спрашивай, спрашивай, мальчик. Я охотно отвечаю на твои вопросы.
- А вы очень изменились за эти сто семьдесят лет?
- Внешне почти не изменился. Ты сам можешь об этом судить - взгляни на фотографическое изображение. Анабиоз задержал явления, связанные со старением, с влиянием энтропии. Да и пять лет - это пустяк. А что касается внутренних, душевных перемен... Внутренне я, разумеется, постарел. Да и могло ли быть иначе, мальчик? Мир, в котором я жил почти двести лет назад, не похож на ваш. Ты думаешь, что изменились только техника, наука и экономика? Изменился сам дильнеец, его сознание, его внутренний, духовный аппарат. Даже с женой я долго не мог найти общего языка, не говоря о других. Вы не только иначе мыслите, чем мои современники, но и иначе чувствуете. Вы искреннее, прямодушнее, умнее. Ты думаешь, мне легко произносить эти слова? Я любил и люблю своих современников со всеми их недостатками. Они жили в более суровый век. Наука еще не разгадала тайн гравитации, не умела овладеть искусственным фотосинтезом. Ты, наверно, никогда не слышал стука топора? А мои тогдашние современники варварски рубили деревья и уничтожали целые леса, они еще не научились создавать искусственную древесину. Я вижу усмешку на твоем лице. Но я сам рубил деревья. Сейчас это считается преступлением. Живую природу охраняет не только закон, но и сознание дильнейца. С детства вас приучают смотреть на живую природу как на нечто такое, что надо беречь и любить. Вы связаны с природой тысячами нитей. В мою эпоху было не так. Жестокие и неразумные охотники стреляли в беззащитных птиц и зверей. Женщины щеголяли в дорогих шубах, сшитых из шкур самых редких и ценных зверьков.
И никому не казалось это чудовищным и ужасным. И еще тогда существовала жадность. Ты не понимаешь этого слова, мальчик. Оно исчезло из разговорного языка. Как тебе обяснить, что это значит? Это нелегко, Арид... Дильнеец любил вещь....
- Он и сейчас ее любит, - перебил Арид.
- Это не та любовь, мальчик. Сейчас дильнеец любит вещь за ее красоту и полезность.
