Владимир Венгловский - Половинки космоса (сборник)
Муравей объяснял, как мог, и однажды Стипа заметила:
– Это хорошо, что у тебя есть мечта. У большинства моих знакомых ее нет.
У самой Стипы тоже была мечта: она хотела стать физиком и изучать кварк-дивонные тремодуляции кристалловидных структур. Космос ее не манил, потому что был для нее привычным и родным, а такой ли он за пределами системы или нет, она почему-то никогда не задумывалась. Но, с другой стороны, Степан ведь тоже не замечал прелестей кварк-дивонных тремодуляций!
Муравей чувствовал, что и она не такая, как все, и однажды показал ей стихи. Поскольку к имени «Стипа» у Муравья придумывалась только рифма «липа», он решил назвать в поэме девушку Спикой. К Спике он вообще никакой рифмы придумать не мог, бился, бился, плюнул, оставил все как есть, обозвал белым стихом, но Стипа сказала, что ей все равно очень понравилось.
Потом начались облавы, и Стипу заперли дома родители. Встречаться и даже переписываться не получалось – девчонке обрубили все каналы связи, и теперь Муравью стало жить отчаянно скучно. Долгими ночами он думал, а не любовь ли это? Наверное, не любовь, потому что дружба их протекала слишком спокойно и размеренно. Кроме того, любая страсть порождает кипение чувств, вспышки ревности, ненависти и мгновения сладостного примирения, а Муравей со Стипой никогда не ссорились, хотя у них были очень разные характеры. Когда они в чем-то сильно не сходились мнениями, Стипа тактично переводила тему на космос или тремодуляции, и тогда один начинал рассказывать, а другой его слушал с огромнейшим интересом. Муравья, правда, немного шокировали малиновые зубы Стипы, он привык к более спокойной – голубой, розовой – гамме, а также то, что Стипа не стеснялась в выражениях, особенно в адрес «несчастных мещан, тупых девяносто девяти процентов населения» и правительства, а еще употребляла всякие выражения, чего мама Степана, например, никогда бы не одобрила.
В общем, Стипа была хорошей, и он мечтал показать ей однажды, какой вид открывается в районе кратера Гимальди, если зависнуть над ним на военном грузовике.
* * *Отлет «Неустрашимого» приближался, и Степан делал все, чтобы отправиться добровольцем. Все – это засыпал письмами все инстанции, адреса которых ему выдал центральный информаторий. Тщетно его убеждали, что добровольцев брать вообще не планируется, только экипаж и асоциальные элементы.
– Я не асоциальный, но я тоже готов колонизировать на благо системы, – убеждал он. – Возьмите меня, пожалуйста!
Все сорок восемь кандидатур экипажа и работников отдела исполнения наказаний были уже одобрены, но Муравей готов был работать поваром, мойщиком, денщиком или даже лететь в камере для асоциалов. Готов был сеть на губу, лишь бы полететь! Так и сказал майору Чепурько. Мол, давайте вы меня на гауптвахту посадите, а я потом в космос полечу. Но начальник базы, по-отечески хая Степана за бестолковость, ценил его в то же время за исполнительность и в подобной авантюре участвовать отказался. Чепурько на пару с психологом часами беседовал с упрямым сержантом, почему-то хотевшим к звездам, будто ему Марса с Плутоном мало, но Муравей был безутешен. Он хотел на «Неустрашимый»!
Сильней всего Степана поражало, что больше никто не хочет лететь. Когда-то, читал он в старых книгах, каждый второй школьник мечтал стать космонавтом. А теперь космонавтом действительно мог быть каждый, и пилотирование там, где нельзя было все доверить автоматике, стало рутинной и ничем не выдающейся работой. Реализация всех технических прогнозов свалилась на мир слишком быстро, прогресс помчался, и почти все мечты человечества оказались исполнены. А ведь страшнее всего – добиться цели, не успев придумать новые горизонты. Не было смысла мечтать о технических новшествах – новинки появлялись каждый день, и не успевали к ним привыкнуть, как на прилавках они сменялись чем-то новым. Мечтать о встрече с удивительными существами тоже пропала необходимость, потому что каждый, кто хотел, мог вырастить себе третий глаз, или хвост, или еще что-нибудь позабавней в клинике пластической модификации. Вон у Стипы вид как у настоящей инопланетянки! Площадки, отели и полигоны конструировали фэнтэзийные миры, в которых можно было жить за весьма умеренную плату, а интерес к многообразию социальных взаимоотношений пропал вместе с разрешением существования крохотных сектантских республик с любым выбранным строем. Разумеется, под силовой оградой и наблюдением. Немало специалистов по теоретическому социальному моделированию стали академиками! Ну а принятие нового семейного кодекса перевело все экзотические семейно-половые взаимоотношения в разряд допустимых. Мечтать оказалось не о чем. Все было.
Наконец, даже ближний космос, приют мечты и фантазии, оказался обжит и превратился в часть ойкумены. Когда-то люди мечтали колонизировать Марс и ностальгически летать на зеленую Землю, но выяснилось, что жизнь на Марсе при достаточном обустройстве ничем не отличается от земной, а бассейны Калипсо в зарослях ботанических садов намного комфортабельнее SPA-зон большинства земных отелей. И искусственный песок куда чище, чем на диком побережье. Люди наконец-то получили все, о чем мечтали, и были в большинстве своем счастливы.
– Я в космос хочу, – говорил Степан начальнику, и тоска застилала его глаза.
– Ты и так, считай, в космосе. Грузовики водишь. Ну скажи, зачем, зачем тебе лететь на какую-то необустроенную планету черт знает куда? И ведь ясно же сказано, что экипаж уже набрали, так что тебя, пиши не пиши, стопроцентно не возьмут, – отвечал майор, а Муравью слышалось иное. Слышалось, что все эти люди в форме и гражданских костюмах, военные, чиновники и психологи, усмехаются ему в лицо. И в каждом отказе, а еще больше – в каждом «зачем?!» слышалось одно и то же.
Быдло, у тебя не может быть звезд. Ты можешь только жрать и спать, спать и жрать и еще иногда – размножаться или просто гонять балду, но звезд у тебя быть не может.
* * *Четырнадцатая дробь семнадцать готовилась к переброске грузов в трюмы «Неустрашимого». Среди грузов значились и капсулы с асоциалами, но Степан находился тогда в увольнительной и не участвовал в этом действе. Рассказывали, было весело: по всем каналам демонстрировали драку военных с асоциалами, которых никак не могли впихнуть в транспорт. Говорят, даже майор Чепурько подключился, фингал получил, и ему за это орден дадут. Муравей все прозевал и награду проворонил, а мог бы!.. Но он в это время занят был – стихи сочинял. Для Стипы.
…«Неустрашимый» дожидался на орбите последних партий груза, и Степан с тоской думал о том, что вот он завтра приблизится к своей мечте, а потом они разлетятся в разные стороны: он – на базу, а «Неустрашимый» – к звездам. Сорок восемь офицеров экипажа и отдела управления наказаний уже заняли места в каютах, и, несмотря на максимальный комфорт, говорят, некоторые назначением были недовольны. Полет, как ожидалось, растянется на два года, в пути первопроходцев ожидают всяческие опасности, а теннисный корт инженеры в корабль так и не запихнули. Ведущие новостей без умолку тараторили о романтике звездоплавания, но не могли скрыть того, что к чужим планетам летят уголовники и разномастные нарушители. Степан остро завидовал счастливцам, но пристрелить своего психолога не позволяло воспитание, а майора Чепурько было жалко. Да и оружия Муравью не выдавали.
![Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
