Рэй Бредбери - Музы в век звездолетов
Мартен нажал кнопку звонка, и в комнату вошел человек в форме.
— Вы отведете этих двух чужеземцев в психариум, — сказал ему Мартен, — я дам инструкции непосредственно миссис Александер.
Человек поклонился, потом нагнулся к Мартену и шепнул ему что-то на ухо.
— Ах да, правда, — ответил Мартен. — Я и забыл про эксперта. Велите ему войти.
Анна взяла меня за руку.
— Послушайте, Пьер, да сделайте же что-нибудь… Эти люди или считают нас сумасшедшими, или сами сумасшедшие… Они только что говорили об эксперте. А вдруг мы окажемся в заключении? Пьер, вы знаете, что у меня спокойный характер, что я могу быть мужественной, но теперь мне страшно…
Снэйк посмотрел на нее и сделал знак Мартену.
— Удивительно! — отозвался Мартен. — Страх… Вот чего я не видел уже тридцать лет! — И он закончил, будто в театре: — Бо-оль-шой талант!
Открылась дверь, и вошел человек с длинной бородой, в выпачканной красками блузе.
— Здравствуйте, Август, — сказал ему Мартен. — Я посылаю этих двух друзей в психариум, и мне нужна ваша виза.
Человек прищурившись посмотрел на Анну и на меня.
— Она, без всякого сомнения… прелестна… — сказал он, — кожа, которая не боится света… пожалуй, чересчур в английском духе, на мой взгляд, но дело не в моем взгляде… Он… хуже… гораздо хуже… но интересен… прекрасные неровности… (Он большим пальцем очертил мои щеки и подбородок.) Да, сойдет, беру обоих.
Мартен попросил нас встать.
— Сударь, — сказала Анна, обращаясь к Ручко, — вы кажетесь очень добрым… Вы обещаете, что нам не причинят никакого зла?
— Обещаю, — сказал Ручко, беря ее за руки, — я вам обещаю, что мы вас спасем от вас самих.
Наш проводник шел быстро. Мы испытывали странное ощущение неустойчивости, которое твердая почва вызывает у всех, кто провёл несколько недель на борту корабля. Город показался нам необычным. Изящный и цветущий, как некоторые из новых городов Марокко, но с чересчур изысканными формами, утомлявшими ум и глаз. По пути мы с изумлением читали названия улиц: улица Флобера, парк Россетти, аллея Пруста, сады Эвпалиноса, сквер Бэббита, терраса Бэринга, улица Форстера.
— Какой культурный народ! — сказала Анна. — Прогуливаешься точно в библиотеке.
Мы пытались расспросить нашего спутника; он говорил по-английски, но, очевидно, не желал удовлетворять наше любопытство. «Я не получил полномочий. Миссис Александер объяснит вам; она привыкла», — отвечал он на все наши вопросы. Через минуту он указал на здание в глубине площади, похожее на' большой отель, и сказал: «Центральный психариум». Это и была наша будущая резиденция. Ее окружал сад с группами пальм и клумбами лиловых цветов.
— Бывают дома умалишенных, которые делают красивыми, чтобы внушить больным доверие, — сказала Анна.
Внутри психарнум был похож одновременно на больницу и на музей. Повсюду были наклеены ярлыки, виднелись расписания, планы, стрелки: «Свободные субъекты…», «Занятые субъекты…», «Романисты: часы посещений…», «Художники и скульпторы: часы посещений…». По распоряжению приведшего нас человека швейцар трижды позвонил в мелодичный колокольчик и сказал: «Миссис Александер сейчас спустится вниз».
Миссис Александер, должно быть, когда-то была очень хороша собой; она представляла любопытную смесь таитянки и англичанки. Мы с первого взгляда почувствовали к ней симпатию, хотя она держалась важно и почти надменно, как домоправительница высшего ранга, но под этой маской скрывался иронический, веселый, нетерпеливый нрав.
— Я получила ваши приметы по телефону, — сказала она, — и на сей раз — исключительный случай! — эти господа были точны, так что все уже готово… Не хотите ли взглянуть на свои комнаты?
— Мы, главное, хотели бы понять… — сказала Анна.
— Вы все поймете, но сначала надо посмотреть комнаты, — улыбаясь, ответила миссис Александер.
На лифте мы поднялись на третий этаж. Миссис Александер прошла по длинному коридору, открыла одну из дверей, и мы были очарованы. Никогда я не видел более приятной комнаты. Мягкость тонов (серый и бледно-лиловый), классическая форма мебели, неопределенного оттенка стены казались нарочно подобранными по вкусу Анны, каким я его узнал за последнее время. Я не мог удержаться, чтобы не сказать ей об этом.
— Мистер Снэйк сам выбрал комнату, — заметила наша хозяйка.
Она распахнула окно: с широкого балкона, защищенного шторой, открывался вид на голубовато-зеленое озеро, над которым склонились тонкие силуэты кокосовых пальм. А дальше пурпурно-черной массой на ярком небе цвета индиго вырисовывался пик Майаны.
— Какая красота! — восторженно воскликнула Анна. — Но кто предлагает нам все это? Чего от нас требуют взамен? Свободны ли мы?
— Совершенно свободны, единственное условие — чтобы вы были в часы посещений в распоряжении этих господ… Впрочем, Майана остров. Куда вы сможете уйти?
— Но кто такие «эти господа»? — спросил я. — С тех пор как мы ступили на вашу территорию, мы никак не можем получить объяснений. Всем как будто доставляет удовольствие держать нас в неведении. Нам несколько раз говорили, что вы разъясните нам все. Мы умоляем вас сделать это.
— С большим удовольствием, — сказала она. — Но не хотите ли сначала принять ванну, переодеться? Ваша комната, сударь, направо. Ваши ванные комнаты находятся рядом…
— Нет, нет, — воскликнула Анна, — мы хотим знать… Кто такие эстеты? Что такое Майана? Что такое психариум? Что будет с нами? Я не могу жить в вечном страхе.
— Тогда слушайте, — сказала миссис Александер, снова закрывая окно и предлагая нам кресла. — И, главное, будьте совершенно спокойны, вы не подвергаетесь ни малейшей опасности… Вы проведете здесь несколько недель, после которых будете продолжать свое путешествие… Больше ничего… Итак… Помните ли вы английского романиста Антони Скотта, который был знаменит между 1840 и 1860 годами, нажил огромное состояние на скверной книге «Загадки пола» и затем исчез из литературного мира?
— Я слыхала имя автора и название книги, — сказала Анна, — но никогда не читала ни «Загадок пола», ни какого-нибудь другого романа Скотта.
— Тем лучше для вас, — заметила миссис Александер. — Но знали ли вы, что в 1861 году Скотт купил у голландского правительства остров Майану в полную собственность и приобрел суверенные права на него?
— Постойте, — подхватил я, — кажется, я читал когда-то про эту историю; Скотт выписал туда некоторое количество своих коллег, и они должны были составить ему компанию, не так ли?
— Именно так. Он предложил землю даром каждому артисту, писателю, художнику или скульптору, который обязался бы никогда больше не покидать остров и принять его законы. За ним последовали сорок три колониста, образовавшие первое поколение эстетов… С ними было почти тройное количество слуг, мужчин и женщин; их потомки и составили низший слой населения; как вы слышали, их зовут беотами — сокращение от слова «беотийцы», которое употреблял для их обозначения Скотт. Кроме того, на острове было племя туземцев, малочисленное, но очень красивое; оно смешалось с беотами настолько, что теперь, через семьдесят лет, чистых туземцев больше не существует. Все обитатели острова — эстеты или беоты; их насчитывается теперь около десяти тысяч, из которых шестьсот эстетов.
