Павел Амнуэль - Простые числа
Дома было холодно (уходя, я открыл все форточки, чтобы проветрить помещение), мне пришлось включить еще и электрокамин, и только когда стало теплее, я снял куртку, но остался в толстом свитере, думая о том, считать ли это решение достаточно важным, чтобы его отметил мой личный генетический счетчик. Никаких числовых сгущений, по-моему, в этот день на мою долю не пришлось — до вечера я просидел у компьютера, переходя от одного сайта к другому, это был совершенно не обязательный, я бы даже сказал, случайный выбор объектов, я сам не знаю, что искал, ничего конкретного, просто хотелось знать, как генетики производят операцию, которую называют секве-нированием, как выделяют тот или иной ген среди великого множества подобных молекулярных структур. Тексты были чаще всего на английском, в специальной терминологии я не разбирался, даже русские статьи оставались для меня по большей части за семью печатями, вспомнилась знаменитая фраза Шрёдингера из книги «Жизнь с точки зрения физики»; когда я учился в университете, слова великого физика приводились в любой популярной статье, как пример непонятного языка, на котором говорили биологи: «Рецессивная аллель влияет на фенотип, только когда генотип гомозиготен». Жуть. Я мог бы написать десяток фраз из области космологии или релятивистской астрофизики, столь же непонятных читателям глянцевых журналов. Ну и что?
А то, подумал я, что в биологии Парицкий вряд ли был компетентнее меня. Хорошо, не нужно быть таким категоричным. Конечно, он специально интересовался, но вряд ли тратил на изучение биологии достаточно много времени — чего-то нахватался, безусловно, но теория простых чисел оставалась для него главным делом жизни, не стал бы он отвлекаться на посторонние предметы. Или стал бы? Мы не говорили с Олегом Николаевичем о генетике, селекции, секвенирова-нии или о чем-то подобном. Но если он был математическим гением, а гении, говорят… нет, это о талантливых людях говорят, что они талантливы во всем, а вот гении… Гений, скорее, подобен космическому кораблю, летящему с субсветовой скоростью к единственной и практически недостижимой цели, которая к тому же не видна остальному «прогрессивному человечеству». Ракета мчится так быстро, что окружающее сливается для пилота в однообразный фон, рассматривать который нет времени…
Одно я все-таки понял. Точнее, сам себя убедил в том, что еще вчера пришло мне в голову и застряло, будто осколок снаряда. Будановой удалось выделить этот пресловутый ген-счетчик. Не знаю как. Она работала в большом коллективе. Это эксперимент, а не теория. Она не могла скрывать свои исследования, в отличие от Парицкого. Но нигде никогда ни в одном научном издании по генетике (я поискал во всех, какие знал, поисковых системах) не был упомянут ген-счетчик принятых человеком сознательных решений. Как же тогда…
Думать об этом не имело смысла, тем более, что имелся еще один вопрос, который я хотел задать Евгении Ниловне. Без ответа на этот второй вопрос я не мог прийти к окончательному выводу. Если бы не пошел снег, я бы еще мог рассчитывать… Я отправился бы к пруду… Нет, все равно ничего путного из этого не вышло бы: ни в генетике я не специалист, ни тем более в практической криминалистике. И не стоило ломать над этим голову.
— Я весь день думала над вашими словами, Петр Романович, — сказала Евгения Ниловна, когда я сел на старый, времен то ли коллективизации, то ли освоения целины, диван, пружины которого так скрипели, будто это был их последний миг — сейчас они лопнут, и острые концы вонзятся… Я бы пересел на стул, но Буданова опустилась на диван рядом со мной, и мне стало неудобно демонстрировать свои нелепые страхи.
— Я думала, обижаться мне на ваши слова или… — она сделала паузу, предполагая, видимо, что я скажу нечто вроде «да я ничего в виду не имел, на что же обижаться?».
Я, однако, молчал, думая больше о том, как разместиться, чтобы сидеть не на пружине, а где-нибудь в промежутке.
— И решила, что, возможно, вы правы, — продолжала Буданова. — Не знаю, что по этому поводу сказал бы Олег, и уже не спросишь… А вы все равно додумаетесь сами, только времени больше уйдет, я правильно понимаю?
Я промолчал.
— Молчание — не всегда знак согласия, чаще оно означает взаимное непонимание, — задумчиво проговорила Евгения Ниловна, и тогда я задал свой вопрос, над которым — а вовсе не над тем, секвениро-вала ли она ген-счетчик — размышлял весь день:
— Вот что я хотел знать. Человеческая жизнь не бесконечна, к сожалению. И число принимаемых за всю жизнь решений тоже бесконечным быть не может, это большое число, вероятно, десять миллионов, вероятно, больше, это зависит… ну, вы понимаете… Но это конечное число. А числовая ось бесконечна. И простых чисел бесконечное множество. Значит, где-то среди простых чисел существует такое… или такие, их тоже может быть много… которое определяет или как-то фиксирует наш конец. Последний в жизни выбор. Когда-то счетчик щелкнет в последний раз, и больше вы не сможете принять ни одного осознанного решения. Что тогда? Человек умрет? Или станет похож на растение? Может, ген старости и ген-счетчик — одно и то же? Или действуют вместе? Или…
Буданова встала. Ей пришлось упереться в диван обеими руками, и я видел, как ей тяжело поднимать свое старое тело. Она поморщилась, но уже стояла на ногах и неожиданно резво принялась ходить вокруг стола — против часовой стрелки, — на ходу поправляла чашки, переставляла блюдца, наверное, чтобы думать, ей нужно было непременно двигаться. Как мне для того, чтобы мысль не сбивалась, нужно непременно сидеть перед компьютерным экраном и держать пальцы на клавишах, а раньше, когда не было компьютеров, я непременно должен был, чтобы подумать, раскрыть свою портативную «Эрику», вставить лист бумаги, непременно один, без копирки, потому что мысль не копируется, мысль может появиться только раз, она уникальна…
— Да, — сказала Евгения Ниловна, неожиданно остановившись, но не передо мной, а с противоположной стороны стола, и смотрела она не на меня, а в какую-то точку в центре этого круга. — То есть нет. Вы правы, Петр Романович: число решений, принимаемых человеком в течение жизни, ограничено, это ясно. И ген старения… Несколько лабораторий уже сообщали о том, что такой ген выделен, но пока я назвала бы это преувеличением. Однако вы не правы, когда утверждаете, что я обнаружила ген-счетчик. Я не могла. Хотела, да. Но если бы у меня была своя лаборатория. И оборудование, как в Ливерморской группе. Или хотя бы как в Москве. Но у меня не было ничего — только купленное пятнадцать лет назад, когда у нас еще были деньги, уже устаревшее оборудование, на котором мы все-таки сумели сделать кое-что и для программы «Геном человека». Но… Послушайте, Петр Романович, мы тут разговариваем, а вы, конечно, голодны? У меня есть борщ и котлеты, давайте я это разогрею?
