Марина Наумова - Наверху
— Политики одинаковы во всей нашей Вселенной…
— Да… кому-то из наших это может оказаться выгодно.
— И окажется, — возник на пороге Медный. — В этом можно не сомневаться. Кстати, Священник, вы уже рассказали ей о нравах лесных обитателей? Нет? А зря… Да, Рипли, корабль отлетает завтра во второй половине дня. Вы готовы?
— Что? Вы могли сказать об этом раньше? — она развернулась, глядя на Медного сердитыми глазами.
— А вам не все равно? — с притворным равнодушием поинтересовался он.
— Да, не все равно! — резко ответила она. — И можете передать вашему Правителю, что без Скейлси я просто отказываюсь лететь!
— Отказываетесь? В таком случае вы не увидите ее никогда. Мы не станем тратить усилий на ее поиски — и все. Никто не сможет нас упрекнуть за это.
— Мерзавцы!
— Я не понимаю вашего языка, — уже с откровенной насмешкой проговорил Медный. — Но вы должны запомнить: если вы хотите, чтобы Скейлси хоть когда-нибудь вернулась к вам, вы будете делать то, о чем мы попросим, тем более, что на сегодня ни одна из наших просьб не выходит за рамки законности. Мало того — мы выставим перед землянами условие, чтобы дипломатический статус за вами был закреплен. А к моменту вашего возвращения, надеюсь, ваша дочь будет найдена. Мы будем поддерживать с вами связь, информируя о том, как идут поиски… Вы слушаете меня?
Да, Рипли слушала — закрыв глаза, зажав руками уши.
Слушала — и понимала, что она в ловушке и что выбраться из нее уже не удастся никогда, если не произойдет чудо, — чудо еще более редкое и могущественное, чем те, которые порой спасали ей жизнь. И она знала, что завтра полетит, что будет подчиняться снова и снова — насколько хватит терпения жить такой жизнью, до тех пор, пока смерть не придет и не станет единственным избавлением. Уж лучше никого не любить, чтоб не страдать от потерь! И лучше терять сразу, чем становиться недостойным этой любви, вновь и вновь уступая подлости этого мира…
16
— Что ты сказал? — Вожак приподнялся на дыбы и начал обходить Два Пятна по дуге. — Ну-ка, повтори!
— И повторю! — Два Пятна оглянулся на своих приятелей: все Охотники своим видом выражали готовность поддержать его, как только в этом появится необходимость.
Моросил мелкий, серый дождь-туман. И надсмотрщики, и рабы на время прервали свои занятия — все смотрели на стоящих друг перед другом противников, и едва ли не каждому второму приходила мысль о Большом Поединке. До сих пор Дикий лес не знал смены власти — но времена меняются, и ничто не вечно и в нем.
— Повтори, повтори! — еще выше приподнялся Вожак, как бы повисая над глинистой землей: ветерок подует — сорвется с места.
Два Пятна, напротив, прижимался книзу, превращая в пружины свои голенастые сильные ноги; тоже: тронь — взлетит…
— Так вот, повторяю: Новый был Святым. Настоящим святым. Я сам лично видел, как он общался с Одиноким.
— Ой-ой-ой! — едва ли не расхохотался Вожак, но все в нем, вплоть до кончиков щупалец, говорило — да нет, кричало — о заполнившей его ярости. — Мы тоже видели, как он корчил из себя идиота перед котенком.
— Это был большой Одинокий. Матерый самец, гигант, и он бросился защищать Нового. А затем разговаривал с ним и сел в летательный аппарат. Ребята видели.
— Да, это так, — подтвердил один из Охотников.
— Мы видели… Зверь был огромным.
— Мы убили одного из Горожан и хотели убить всех, — продолжил свой рассказ Два Пятна. — Младший заманил их в ловушку. Но Одинокий пришел к ним на помощь — а позвал его Новый.
— Ну и что? — мгновенно переоценил обстановку Вожак. — Пусть так. А чего добиваетесь вы? Чтобы мы пошли в Город и попросили Нового вернуться? Может, я и сам подозревал, что он необычен, — это тоже многие могут подтвердить. Не все здесь осуждены законно, но ни за кем Горожане не возвращались, только за ним, — значит, он не такой, как мы. Но это еще не причина, чтобы нарушать наши порядки.
— Твои порядки, — похоже, Два Пятна несколько утомился держать позу нападения, его ноги начали выпрямляться. — Это ты их придумал.
— Наши порядки! — жестко повторил Вожак, и Охотники снова напряглись: уже не раз случалось, что Вожак бросался на несогласного и во время более мирного разговора. — Порядки, которые позволяют нам выжить в Диком лесу. Если простить бунт одному — взбунтуются все. Взбунтуются все — мы погибнем. Я сразу сказал, что мне не хочется наказывать Нового, — но я не мог поступить иначе. Как не могу поступить и сейчас. Ты, Два Пятна, мог просто доложить мне о том, что видел, а не устраивать тут сцены. Я бы выслушал тебя — и все. А чего хочешь добиться ты?
— Ничего, — Два Пятна напрягся еще сильней — и дурак бы понял, что речь зашла уже о чьей-то жизни или смерти. — Твои порядки надоели многим. Вот что я хочу сказать. Я хочу, чтобы была отменена система предупреждений, чтобы у нас была хоть какая-то свобода. Во всяком случае, мы, Охотники, можем выжить и без тебя.
— Ты — Охотник, да… — чем спокойнее казался Вожак, тем тревожнее становилось бунтарю: самоуверенность противника заставляла его сомневаться в себе. — Я не люблю наказывать Охотников. У тебя, кажется, было одно предупреждение до того, как ты перешел в этот уважаемый разряд. Это будет всего лишь вторым. Если ты сейчас успокоишься и извинишься — на этом все и закончится. Если нет — мы станем драться и ты умрешь. К тому же учти: своей неловкостью ты наверняка уже навлек на Норы гнев Города — и их месть будет на твоей совести. Я не собираюсь уступать свое место Вожака не потому, что оно слишком мне нравится, а для того, чтобы его не заполучили неудачники и слабаки, способные всех погубить. Если жестока наша жизнь — наше спасение лишь в жестокости еще большей, чтобы ей противостоять. Ты не доказал свою способность возглавить даже маленькую несложную вылазку… Как знать — не для того ли ты и выдумал историю про Одинокого, чтобы оправдать свою слабость, а? Ну, так решай: извинение, наказание и прощение — или Поединок и смерть.
— Мы будем драться! — решительно произнес Два Пятна — и все же далеко не так уверенно, как собирался это сделать.
— Хорошо. Я никогда не уходил от драки. Деремся без оружия — пусть решит все личная сила. Как видишь, ты в более выигрышной позиции: ты целее… Сейчас. Все — расступитесь.
Расступились молча, и само молчание было похоже на предчувствие беды. Задвигались стоявшие у выходов: все спешили подойти, чтобы поближе стать свидетелями первого Большого Поединка.
— Я мог бы убить тебя уже несколько раз — но ждал, пока все соберутся… Кривая Нога, ты объявишь начало.
