Олег Корабельников - К востоку от полночи
- Выгонят тебя, - посетовал Оленев. - И поделом будет. Опять с похмелья?
- Еще чего! - искренне возмутился тот. - Я по утрам только кефир. Ни-ни!
- Где шеф? Пора планерку начинать.
- Отсыпается в лаборатории. Вчера шарашился всю ночь по отделениям. Теперь до обеда не сыщешь.
Планерку вела Мария Николаевна. Отчитывались дежурные сестры. Температура, давление, пульс, общее состояние. Умерла бабушка с запущенным раком, привычная фраза: "Реанимационные мероприятия к успеху не привели". Это означало, что дежурные врачи и сестры, зная наперед о бесполезности своих усилий, делали все возможное в течение часа, если не больше, все еще надеясь на обратимость неотвратимого.
"Неблагодарнейшая профессия, - вдруг подумал Оленев. - Бьешься как рыба об лед, выматываешься до предела, когда уже почти все определено заранее. Организм подошел к грани, все наши лекарства и аппараты ничего не могут поделать. Мы можем лишь помочь человеку напрячь последние силы, подтолкнуть к жизни. Так и не сбывшийся миф о возможности оживления... Чем больше работаешь, тем больше убеждаешься в своем бессилии. Так дальше нельзя..."
Оленев, как и все остальные врачи его отделения, существовал в больнице в двух ипостасях. Как реаниматолог - специалист по тяжелым больным, и как анестезиолог - человек, дарующий забвение во время операции. Два лика одной профессии, слитые воедино. Вернуть человека к жизни, выгнать из его тел-а поселившуюся смерть и наоборот - ввергнуть в бессознательность, пока больной лежит, на операционном столе с разъятым телом. Наркоз искусственная обратимая полусмерть-полужизнь, и все ниточки в руках анестезиолога, пока хирурги неторопливо делают свое дело, убежденные в надежности партнера. Как альпинисты в одной связке - больной, хирург, анестезиолог.
Да, он любил свою профессию, и, невзирая ни на что, ему всегда казалось, что он сам избрал ее, сам пришел к мысли, что именно здесь сможет выявить свои способности. И только теперь, рассеянно слушая немногословные распоряжения Марии Николаевны, Оленев впервые подумал о том, что выбор был навязан ему в те далекие годы при первой встрече с Философским Камнем.
"Интересно, - думал он, сидя на широком подоконнике и поставив ноги на батарею, - кем бы я мог стать? Химиком, как мечтал в детстве? Биологом? Палеонтологом? Лингвистом-полиглотом? Десятки возможностей, непрожитых судеб. Теперь это в руках моей дочери. Возвращаться в точку отсчета, в далекое детство, когда все впереди и жизнь кажется безграничной, как звездное небо. Но обретет ли она счастье в бесконечном поиске вариантов? И разве я несчастлив? Разве я не на своем месте?"
Потом была общая планерка, потом Оленев поднялся в операционную к своему любимому напарнику Чумакову. Шла плановая операция, Чумаков напевал вполголоса, неимоверно фальшивя, руки его сноровисто мелькали над окровавленной простыней, а Юра привычно выслушивал краткие сообщения сестры о давлении, пульсе, изменял параметры на респираторе, просил ввести в вену то или иное лекарство, но почему-то ощущение близкой беды отяжеляло душу, словно вот-вот должно случиться что-то непоправимое и он, Оленев, окажется если не виновником, то соучастником страшной ошибки. Первой за все годы работы в больнице.
Он обеспокоенно подходил к больному, заглядывал в узкие, остановившиеся зрачки, сам считал пульс, заходил за спину Чумакова, смотрел, как тот накладывает швы, операция близилась к концу, ничто не предвещало неожиданной трагедии, и Оленев гнал от себя назойливые мысли, объясняя их событиями вчерашнего сумбурного дня и переломом в душе.
Чумаков с ассистентами уже весело переговаривались в предоперационной, скидывали пропотевшие халаты, закуривали, кто-то непринужденно рассказывал анекдот, а Оленев не покидал больного, хотя все шло нормально, как по учебнику. Восстановилось дыхание, ровное и спокойное, давление держалось на должной высоте, больной приоткрыл глаза и пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Сестра-анестезист вопросительно посмотрела на Юру, она знала, что больного пора переводить в палату, но Оленев мешкал, послал за лаборантом, чтобы взяли анализы, хотя в этом не было необходимости.
- Ты чего вошкаешься? - запросто спросил Чумаков, заглядывая в операционную. - Что-нибудь не так?
- Все нормально. Просто не хочется спускаться в ординаторскую.
- А, женские склоки, - удовлетворенно сказал Чумаков и скрылся. Подобное объяснение его вполне устраивало.
Оттолкнув Чумакова, в операционную влетел Веселов.
- Куда без маски? - сразу же прикрикнула операционная сестра.
- Бал-маскарад, что ли? - огрызнулся Веселов и обратился к Чумакову: Давай-ка закругляйся, там женщину привезли на попутной машине, трамваем сбило. Машка у главного, остальные в операционных торчат, я один в палате. А после дежурства башка дурная. Давай на подмогу.
Они бегом спустились с третьего этажа на первый - в палату реанимации. Там шла размеренная суета. Опытные сестры молча и сноровисто готовили системы для переливания, шприцы, необходимые лекарства, аппарат для искусственной вентиляции легких - респиратор. На койке лежала женщина в окровавленной одежде, санитарки бережно раздевали ее, она стонала с закрытыми глазами. Оленев быстрыми, точными движениями ощупал тело, переломов не было, приоткрыл лицо от спутанных прядей и узнал.
Да, это была она. Та самая женщина, мелькнувшая вчера в Окне и увиденная сегодня в утреннем автобусе.
"Вот откуда предчувствие беды, - подумал Оленев, считая ускользающий пульс, прислушиваясь к хрипящему дыханию. - Так, закрытая черепно-мозговая травма, ушиб легкого, возможен отек".
- Делай подключичную, - бросил он Веселову, и сестрам: - Готовьте на интубацию. Кровь на группу забрали? Аппарат для гипотермии...
У Веселова слегка подрагивали руки, но свое дело он сделал безошибочно и быстро. Многолетний навык брал свое. Остальное делал Оленев. Все то, что зависит в реанимации от ловкости натренированных рук, способных выполнить любую манипуляцию в любых условиях, проводилось автоматически, а мысли были заняты другим, не менее важным: что еще сделать как можно быстрее, чтобы отвоевать секунды у грозной беды.
- Давление падает, - сказала одна из сестер.
Оленев знал прекрасно; что надо сделать в этом случае, еще вчера знал и предвидел любые скачки и перемены, возможные в ближайшие мгновения, но вдруг на него напало оцепенение, он облокотился о спинку кровати, чтобы не пошатнуться, провел ладонью по вспотевшему лбу.
- Энцефалограф, - сказал он невнятно, превозмогая неподатливость языка. - И позовите нейрохирурга. Возможна гематома. Да, разбуди шефа...
- Чем? Пушкой? Я лучше за Машкой сбегаю. Пусть поруководит. Она это любит.