Евгений Войскунский - Плеск звездных морей (с иллюстрациями)
Что было потом? Ранним утром пришёл рейсовый с Венеры и привёз комиссию Стэффорда. В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вёл радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.
Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полёту. А я все ещё медлил, крутился у входа в столовую. Наконец я увидел того, кто был мне нужен.
Том Холидэй вышел из столовой, дожёвывая на ходу. Он торопился куда-то, но все же я шагнул навстречу и поздоровался. На меня глянули серые, до жути знакомые глаза. Лицо у Холидэя было в тёмных пятнах. Белокурые волосы ещё не высохли после душа.
— Здравствуй, Улисс, — сказал он так, будто мы виделись последний раз не два года назад, а вчера. — Как поживаешь? Ты повезёшь нас на Землю? Слышал, диспетчер называл твою фамилию.
— Я на днях видел Андру, старший. Она поступила в Веду Гумана.
— А! Это хорошо. Студентка уже, значит… А Ронгу ты не видел?
— Нет.
— Пойду, — сказал Холидэй. — Старт в двенадцать?
— Да. Хочу спросить, старший… Как там мои родители?
— А! Да все в порядке, полагаю.
Не хотелось лезть с назойливыми расспросами, но все же я спросил, запинаясь и подыскивая слова:
— Удалось выяснить, почему тогда… ну, я про тот случай с Тудором…
— Случай с Тудором? Есть несколько разных предположений. — Холидэй обеими руками пригладил влажные волосы. — Похоже, что он действительно не слышал меня. Но это не физическая глухота.
— А что же?
Холидэй пожал плечами.
— У них очень быстро развивается ментообмен, — сказал он и ушёл, оставив меня в полном недоумении.
Перед отъездом на космодром я заглянул к Ксении в обсерваторию.
— Очень мило с твоей стороны, — медленно сказала она, — что ты зашёл хотя бы попрощаться.
— Скоро прилечу обратно, — сказал я. Улыбка, кажется, не очень-то получилась у меня.
— Конечно. По расписанию.
— Ксения, ты… Прошу тебя, не сердись.
— С чего ты взял? — Она подняла брови. — Мы оба свободные люди. До свидания, Улисс.
И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй. Хотелось бы мне проникнуть в его мысли…
Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля — нет, не удаётся. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далёких звёзд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.
Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.
И вдруг…
Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.
— Но если можно сдвинуть время…
Вот оно. Вот оно! Меня осенило.
— Робин! — кричу я. — Ты гений!
— Постой, дай закончить…
— Не надо! — кричу я. — Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звёздам!
Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.
Первый, кого я вижу, — это Дед. Он лежит в переднем кресле, втянув голову в плечи и вцепившись в подлокотники. Он кажется маленьким, больным, очень старым.
— Вам нехорошо? — спрашиваю я по-русски.
Дед не отвечает, а Греков выглядывает из-за спинки его кресла и посылает мне менто: «Не тревожь его». Я понял и кивнул.
Они там беседуют втроём — Греков, Феликс и Стэффорд. Великий Стэффорд, Стэф Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.
Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: «Но если прошли импульсы, то и мы…» Ну, и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивлённо: мол, что ещё за новости? Греков подпёр кулаком тяжёлый подбородок, молчит.
Феликс, молодец, нисколько не удивлён. Запускает пальцы в свою волосяную крышу.
— Ну что ж…
И начинает говорить о теле, движущемся в пространстве-времени. Длина этого тела — расстояние между одновременными положениями его концов. Но если эту одновременность сдвинуть…
Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, — просто в голове не укладывается. Я напряжённо вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звёздам?
И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчётливо слышу его решительное менто: «Можно».
Глава шестая
АНДРА — НАДЕЖДА ЭТНОЛИНГВИСТИКИ
По двум белым лестницам факультета этнолингвистики стекали два человеческих потока. Вон бегут вприпрыжку курчавые губастые папуасы. Рослые парни скандинавского типа с желтолицыми смеющимися кореянками или, может, аннамитками. Четверо пигмеев идут не спеша, на ходу листают книги и переговариваются голосами, похожими на птичьи. Пёстрые одежды, весёлый гам, интерлинг вперемежку с неведомыми мне языками.
И, наконец, — Андра. Новая причёска — волосы черным ореолом вокруг головы. Переливающийся красным и лиловым спортивный костюм, лыжные мокасины. Слева и справа — почётный эскорт в лице двух юных гуманитариев, увешанных портативными лингофонами.
До меня донёсся обрывок разговора:
— В этой позиции прямой взрыв утрачивается и переходит в сложный латеральный звук.
— Ты ошибаешься: не латеральный, а фаукальный…
Мне было жаль прерывать этот необыкновенно интересный разговор, но все же я окликнул Андру. Её тонкие брови взлетели, она выбралась из потока и, улыбаясь, направилась ко мне:
— Улисс! Почему не предупредил, что прилетишь? Или потерял номер видео?
— Не хотел отвлекать тебя от учёных занятий. А ты ещё выросла.
— Не говори глупости! Это Улисс, — сказала она своему эскорту, — познакомьтесь. Улисс Дружинин.
— Позволь, — сказал гуманитарий, что постарше. — Не ты ли выступал недавно в Совете перспективного планирования?
— Он, он, — подтвердила Андра. — Я сама не слушала, но мне, конечно, доложили…
Она слегка порозовела. «Конечно, доложили» — эти слова как бы намекали, что мои дела имеют прямое отношение к ней, Андре.
— Я был дьявольски красноречив, правда? — сказал я.
Она засмеялась:
— Ещё бы! При твоих голосовых данных…
— Мне понравилось твоё выступление, — серьёзно сказал гуманитарий. — Я не совсем понял смысл открытия Феликса Эрдмана…
