Джеймс Уайт - Космический госпиталь
Состояние первого пациента привело Конвея в шок, но не потому, что оно было серьезным, а из-за характера повреждений. Вид третьего заставил его остановиться, и монитор вопросительно посмотрел на врача.
– Что же это за несчастный случай? – взвился Конвей. – Множественные колотые раны, да ещё с обожженными краями. Проникающие ранения, как от осколков взрыва. Каким образом?..
– Мы особо, конечно, не распространялись, – ответил монитор, – но я думал, что слух дошел до всех.
Губы монитора поджались, а взгляд приобрел уже знакомое Конвею выражение.
– Они решили повоевать, – продолжал Вильямсон, кивнув в сторону пострадавших. – Боюсь, что, прежде чем мы справились с ситуацией, дело зашло довольно далеко.
«Война!..» – с отвращением подумал Конвей. Разумные существа, у которых так много общего, пытаются убить друг друга. Он слыхал, что эпизодически такое случалось, но никогда по-настоящему не верил, что какое-либо разумное существо может лишиться разума до такой степени. Так много жертв...
Он не в такой мере погрузился в мысли о том, как отвратительны и недопустимы столь грязные дела, чтобы не отметить довольно странный факт: выражение лица монитора отражало его собственные чувства. Если Вильямсон испытывает те же чувства, что и он, то, возможно, настало время пересмотреть свои взгляды на Корпус мониторов в целом.
Неожиданно справа от Конвея возникло какое-то движение, привлекшее его внимание. Пациент-гуманоид в оскорбительном тоне категорически отказывался подчиниться интерну ДБЛФ, который пытался его обследовать.
Врач был обескуражен и старался ровным тоном переубедить больного.
Дело уладил Вильямсон. Он подскочил к громко протестующему раненому и склонился над ним, так что их лица оказались в нескольких дюймах друг от друга. Раздался тихий, почти дружелюбный голос, от которого, тем не менее, по спине Конвея пробежал холодок.
– Послушай-ка, приятель, – поинтересовался монитор, – говоришь, ты отказываешься подчиняться ползучим вонючкам, что хотят тебя укокошить? Так вот крепко запомни: эта конкретная вонючка является здесь врачом. К тому же в нашем заведении не бывает войны. Поэтому заткнись, не трепыхайся и веди себя хорошо. Все мы – солдаты одной армии, а ваши мундиры – пижамные куртки. Заруби это все на своем носу – в противном случае я его отстригу.
Конвей снова принялся за работу, ещё раз отметив необходимость переосмыслить свое отношение к мониторам. Странным образом, в то время как сто руки занимались извращенными, покалеченными и обожженными, мысли были заняты совсем другим. Он все ещё удивлялся поведению Вильямсона, подтверждавшему, что всё говорившееся о мониторах – ложь. Был ли этот неутомимый, спокойный, надежный как гранит человек убийцей и садистом с низким интеллектом и отсутствием морали? В это было трудно поверить.
Украдкой поглядывая на монитора, Конвей постепенно принял решение.
Выполнить его было трудно. Если он не будет осторожным, у него точно что-нибудь отстригут.
Вариант с О'Марой исключался; с Брайсоном и Манноном по разумным причинам – тоже, а вот Вильямсон...
– А... э-э, Вильямсон, – неуверенно начал Конвей и закончил скороговоркой, – вы когда-нибудь убивали?
Монитор резко выпрямился, губы его слились в одну бескровную линию.
– Доктор, – сказал он без всякого выражения, – вам не страшно задавать подобные вопросы монитору?
Он заколебался, видимо его смутило выражение лица врача, отражавшее его переживания, и любопытство явно пересилило гнев.
– Что вас гложет, док? – требовательно спросил он.
Конвей от всей души жалел, что задал свой дурацкий вопрос, но теперь отступать было уже поздно. Поначалу, запинаясь, он начал рассказывать и о своих идеалах, и о любви к профессии, и о той тревоге и озабоченности, которые возникли, когда он обнаружил, что главный психолог Госпиталя учреждения, как он считал, которое удовлетворяет всем его высшим помыслам – является монитором, да и другие ответственные посты, возможно, тоже занимают члены их корпуса. Мол, он знает, что не все в корпусе плохо – ну вот они сейчас прислали, например, свои медицинские подразделения, чтобы помочь Госпиталю в чрезвычайной ситуации. И все же – мониторы!..
– Я нанесу вам ещё один удар, – сухо заметил Вильямсон, – сообщив о таком общеизвестном факте, что о нем никто уже не вспоминает: доктор Листер, начальник Госпиталя, тоже офицер корпуса. Конечно, он не носит форму, – поспешно добавил Вильямсон, – ибо диагносты забывчивы и не обращают внимания на мелочи. А к неаккуратности Корпус относиться неодобрительно, даже если это касается – как в данном случае генерал-лейтенанта.
Листер – и тот монитор!
– Но почему?! – непроизвольно воскликнул Конвей. – Ведь всем известно, кто вы такие. Как вам удалось захватить тут власть? В этом месте? У тех, кто...
– Очевидно, никому ничего неизвестно, – прервал его Вильямсон, – хотя бы потому, что это неизвестно вам.
Глава 6
Когда, покончив с очередным пациентом, они занялись следующим, Конвей понял, что монитор больше не сердится. У него было выражение лица родителя, собирающегося поведать своему отпрыску о не самых хороших сторонах жизни.
– В основном, – начал Вильямсон, бережно стягивая полевую форму с раненого ДБЛФ, – все ваши проблемы – да и проблемы всего вашего социума кроются в том, что вы слишком защищены.
– Как-как? – переспросил Конвей.
– Вы защищенные существа, – повторил монитор. – Вы защищены от всех жестокостей современной жизни. Из вашего социума – не только с Земли, а и со всех миров Федерации – выходят практически все великие артисты, музыканты и ученые. Большая их часть доживает до конца своих лет в полном неведении, что, начиная с самого детства, их охраняют, что они ограждены от большинства реалий нашей так называемой межзвездной цивилизации, что их пацифизм и этические нормы – это роскошь, которую большинство из нас просто не могут себе позволить. Вам эта роскошь дана в надежде, что в один прекрасный день на базе этого родится философия, которая позволит каждому существу в Галактике стать действительно цивилизованным и гуманным.
– Н-не знаю, – запнулся Конвей. – В-вы... вы заставляете думать меня о нас – я имею в виду о себе – как о таком беспомощном...
– Ну, конечно же, вы о многом не знали, – успокаивающе ответил Вильямсон.
Конвей был удивлен, что такой молодой человек говорит с ним, как с ребенком. Создавалось впечатление, что он почему-то имеет на это право.
– Вероятно, вы были замкнутым, неразговорчивым человеком, отгородившимся от мира своими высокими идеалами. Тут нет ничего плохого, вы же понимаете, просто вы должны допустить, что мир состоит не только из черного и белого. Наша современная культура, – продолжил он, возвращаясь к основной линии обсуждаемого вопроса, – основана на максимальной свободе личности. Человек может делать все, что ему угодно, при условии, что это не вредит окружающим. Только мониторы отказываются от этой свободы.
