Макс Фрай - Праздничная книга. Январь - июль
Завидев меня, Валентин встал и пошел навстречу.
— Привет, — крикнула я, задыхаясь от бега, волнения и голода.
Он вытащил из кармана мятый бутерброд с сардельками.
Не поблагодарив, я схватила бутерброд и запихала его в рот целиком. Он спокойно наблюдал за тем, как я уминаю сардельки. Они то показывались у меня изо рта, словно в попытках спастись, то снова исчезали. Наконец они пропали вовсе. Я облизала губы и сказала:
— Что будем делать?
— Ты хотела поговорить, — напомнил он.
— Ну, да, — сказала я. — Это насчет артиллеристов. Ты помнишь, как продавался дьяволу?
— Нет, — ответил он.
— Почему?
— Потому что я этого не делал.
— А Шальк?
— Не уверен. Видишь ли, Инес, нас ведь не спрашивали, хотим ли мы быть артиллеристами.
— А дьявол об этом знает?
— Предлагаешь спросить его?
— Нет, — подумав, ответила я. — Для того, чтобы его о чем-то спросить, его нужно вызвать. Это будет означать, что мы хотим с ним иметь дела. А мы не хотим! Ну и потом, иногда человек — или, в данном случае, дьявол — ни о чем таком и не помышляет, а ты его спросишь, не делал ли он то-то и то-то, и тем самым как раз и надоумишь сделать то-то и то-то.
— Умно, — похвалил Валентин.
Почему-то этот разговор совершенно меня успокоил. Мы пришли к выводу, что у горшка устаревшие понятия об артиллеристах.
— Глупо тревожиться из-за того, что сказал какой-то старый горшок сметаны, — прибавил Валентин, и мы стали смеяться.
Честное слово, мы даже за руки не держались. Но я пришла домой совершенно счастливая.
* * *Мы встречались время от времени всю осень, пока в пивнушке не перестали выносить на улицу столы. Если мы не могли увидеться, то тайком писали друг другу письма. Я рассказывала о том, что происходило в школе — разные события или изречения; а он писал всякие невнятные фразы, например:
«Коснулась госпожа Осень пальцем листа, и он пожелтел. Дружит госпожа Осень с деревьями, и никто не остановит ее; дружит госпожа Осень с деревьями, к деревьям она приходит. К людям же приходит только Смерть».
Я пыталась расшифровать эти послания. Мне казалось, Валентин вкладывал в них какой-то глубокий, может быть, даже философский смысл. Но сколько я ни старалась — ничего не понимала, только становилось по-особенному печально на душе, и я смутно догадывалась о том, что Валентин в меня влюблен и что письма его — любовные, и никакие иные. Поэтому я прятала их в шкафу, где держала носовые платки, ленты и новые чулки.
В середине зимы возле школы меня остановила какая-то женщина.
Она была лет тридцати, невысокая, довольно плотная, но, несмотря на видимую упитанность, все равно выглядела голодной. Так бывает, если человек за жизнь очень настрадался. Вот я вечно голодная, но выгляжу сытой и довольной, — это потому, говорит мама, что я горя не ведала.
Я сразу догадалась, кто эта женщина.
Она меня поймала за рукав и говорит:
— Ты — Инес Штром?
Я остановилась в школьных воротах — неслыханное дело! — и говорю:
— А вы, наверное, Маргарита Шальк?
Она засмеялась и заплакала сразу, и мы пошли вместе.
Когда мы отошли от школы на порядочное расстояние, она сказала:
— Ты в точности такая, как он тебя описывал. Я сразу тебя узнала.
Я ответила:
— А вы ну совершенно не похожи на ту, что он описывал, но я вас тоже сразу узнала. Вы зачем пришли — чтобы разлучить нас навеки? Как только станет тепло, в пивной начнут выносить столики и стулья на улицу, и он снова будет приходить, вот увидите. И уж я, конечно, не премину выглянуть в окно и, может быть, скорчу ему рожу или пущу зайчика ему в глаза. У меня и зеркальце для этого уже куплено.
— Нет, — сказала Маргарита.
Тут я насторожилась: уж больно грустно произнесла она это «нет».
— А что случилось? — спросила я, пиная на ходу мой мешок со сменной обувью. — Хотите сказать, вы ему помешаете? Или, думаете, вмешается моя мама? — Тут меня поразила одна ужасная догадка. — Что, мама уже побывала у вас дома и категорически настаивала, чтобы эти встречи прекратились? Или она нашла нашу переписку?
По лицу Маргариты я увидела, что в двух фразах я выболтала все мои тайны, о которых никто раньше даже не подозревал. Про встречи и переписку, я имею в виду.
Маргарита потерла ладонью щеку и покачала головой.
— Твоя мама? Ее и близко у нас не было. А вот ты… — Она помялась. — Ты не могла бы к нам зайти? Он хотел бы тебя повидать. Валентин.
— Сам пусть зайдет и повидает! — с вызовом произнесла я. Девочки должны быть гордыми, даже если их секреты уже выболтаны. Всегда следует создавать иллюзию, будто самая главная тайна все-таки еще сохранилась и уж ее-то точно никто не узнает.
— Валентин умирает, — сказала Маргарита.
И потерла ладонью нос. Она смотрела перед собой растерянно, как птичка.
Я сказала:
— Я думала над этим вопросом. Как только Валентин засел дома, и в моих мыслях появилось свободное пространство, я сразу же принялась размышлять. Не считайте меня такой уж эгоистичной! Я уже купила колоду карт.
Маргарита повернула голову и посмотрела на меня.
— Что ты купила?
— Карты, — повторила я. — Колоду карт, понимаете? Чтобы играть в скат.
— Играть в скат?
— Пушкарь может обмануть черта, — объяснила я. — Пушкарь может обыграть его в карты.
Тут Маргарита остановилась и разревелась. Она вся расплылась и затряслась, и слезы сочились у нее не только из глаз, но из носа, изо рта, из каждой поры, кажется, выкатывалось по слезинке, так что в конце концов все ее лицо покрылось коркой льда. Мне пришлось подышать на этот лед, а потом осторожно стереть его рукавицей.
— Теперь у вас на носу будет царапина! — сказала я с укоризной. — И ваш муж будет думать, что это моя вина.
— Никто не виноват, — ответила Маргарита (мы уже почти совсем подошли к ее дому). — Валентин был сильно ранен на войне. Шальк вытащил его из-под огня. Мы думали, он оправится, и летом ему действительно было хорошо. А с наступлением зимы началось ухудшение, и теперь совсем не осталось надежды.
— Но ведь у него было запасное сердце, — сказала я. — Разве это не помогло? Оно лежало в кисете, который вы для него вышивали…
Она вытаращила на меня глаза, как будто слышала о таких делах впервые. Потом углы ее рта обмякли, и она сказала:
— Да, он всегда был выдумщиком…
Я крепко сжала ее руки.
— Мне нужно сделать одно дело. Вы идите, а я приду чуть позже.
Она отошла на пару шагов, но оглянулась и замешкалась. Я кивнула ей в знак того, что не обману. Она ушла очень поникшая. По-моему, она мне не поверила.
