Сергей Михайлов - Далекие огни
Из прихожей донесся стук хлопнувшей двери.
* * *Только сейчас Сергей смог себе позволить дать волю чувствам. Резким, коротким броском он всадил кулак в бетонную стену и скривился от пронзившей кисть боли. Стена отозвалась глухой вибрацией. Его охватила злость. Не на Ларису и подлеца Павла, и даже не на того неведомого похитителя чужих почек, который так или иначе стал причиной развала его семьи, а на свою злосчастную, непутевую судьбу. Как все было прекрасно еще год назад, как ладно, гладко, легко складывалась его жизнь — и вдруг все, все, все пошло наперекосяк, все разом рухнуло, пошло прахом, полетело к черту. Ему вдруг стало жалко себя, так жалко, что он до боли зажмурился и застонал. Проклятье! Почему это случилось с ним, с ним ?!
— Папочка… — услышал он тихий, едва различимый голосок.
Он обернулся.
Катя испуганно смотрела на него своими глазенками, прижав загорелые ручки к груди. Он невольно улыбнулся.
— Все в порядке, Катюша, все в порядке. Просто я очень устал.
— Ты поспи, папа. А я тебе яичницу пожарю, хочешь? Я умею! — гордо заявила Катя.
— Спасибо, Катюша. Спать я не хочу: в поезде выспался. А яичницу пожарь, дочка. Проголодался я, как волк.
Она вся просияла и кинулась на кухню.
— А я пока в магазин схожу, сигарет куплю, ладно? — крикнул он ей вдогонку.
— Ладно, папочка! — весело отозвалась Катюша.
Он быстро спустился вниз, забежал в ближайший мини-маркет и купил две пачки «Ротманс». Уже у выхода он внезапно остановился, кинул быстрый взгляд на длинные ряды бутылок со всевозможными горячительными напитками и… вернулся к прилавку.
— Бутылку водки!
— Какой? — учтиво поинтересовался молодой продавец.
— Какой-нибудь попроще. Позабористей, чтоб с ног валила.
Он понимал, что делает что-то очень скверное, но никак не мог понять, почему. Он говорил и действовал, словно в бреду, как бы со стороны наблюдая за этим странным, уставшим, с тусклым взглядом, плохо одетым человеком, топтавшимся у прилавка магазина в ожидании заветной бутылки водки.
Им овладело жгучее желание — напиться. Напиться до потери пульса, до отключки. Напиться, чтобы забыть все.
Он рассчитался с продавцом и торопливо заспешил домой. Дома он достал из серванта хрустальный двухсотмилиграммовый стакан (подарок тещи к первой годовщине их свадьбы), судорожно наполнил его до самых краев и залпом выпил. Потом налил второй, поднес к губам, но…
— Папочка…
Он застыл со стаканом у рта, чувствуя на спине жгучий взгляд дочери.
— Папочка, не надо…
Он медленно, всем корпусом, повернулся на зов.
Она стояла, одинокая, беззащитная, несчастная, с дымящейся яичницей-глазуньей, аккуратно, с любовью украшенной зеленым луком и укропом, и широко открытыми, с навернувшимися слезинками, умоляющими глазами смотрела в его глаза.
Какой же я подлец!
Он размахнулся и с остервенением швырнул стакан с водкой в стену. Мелким стеклянным дождем брызнули осколки и дробно застучали по паркету.
— Прости, Катюша, этого никогда, никогда больше не повторится. Клянусь!
Она улыбнулась и обняла его за шею одной рукой, во второй продолжая держать тарелку с драгоценной яичницей.
— Все будет хорошо, папа, — серьезно, по-взрослому сказала она.
— Обязательно будет, доченька. Обещаю.
Она оставила тарелку на столе и снова ушла на кухню, сварить кофе. А он метнулся в туалет, склонился над унитазом, сунул два пальца в рот и освободил нутро от только что выпитого стакана водки. Здесь же, в туалете, поклялся жизнью дочери не брать в рот ни капли спиртного до конца своей жизни. Потом вернулся в комнату и с аппетитом проглотил приготовленную маленькой хозяйкой яичницу. Закурив, он неожиданно поймал себя на мысли, что жизнь, в принципе, не такая уж и плохая штука. Ему почему-то вспомнился дед Евсей. Как он там сейчас?..
Прошла злость, прошла жалость к самому себе. Медленно, капля за каплей в сердце вливались надежда и вера в собственные силы. Все, хватит сопли на кулак мотать, пора брать свою судьбу в оборот.
Завтра же, с самого утра, он возобновит прерванные тренировки по тэквон-до. Он должен быть в прекрасной форме: то, что ему предстояло сделать, требовало мобилизации всех его сил. А осенью, Бог даст, он подтвердит свое право на обладание черным поясом.
Глава третья
Утром, в половине шестого, он был уже на ногах. Облачился в спортивный костюм, выскочил из дома и легкой рысцой сделал три круга вокруг местного стадиона. В конце дистанции он буквально валился с ног: сказалось длительное отсутствие систематических тренировок. «Ну ничего, — подбадривал он себя, стиснув зубы и обливаясь потом, — я еще свое наверстаю. Неделя-другая, и я снова войду в привычную форму. А уж тогда мы посмотрим, кто кого. Ничего!» Он вернулся домой и продолжил занятия на тренажерах, которыми обзавелся года три назад, когда он усиленно готовился к сдаче на черный пояс. В восемь он закончил тренировку, принял душ и с чувством выполненного долга отправился на кухню, готовить завтрак. Однако он опоздал: на кухне уже хозяйничала Катюша. Таинственно улыбнувшись, она попросила его не мешать, а то, не дай Бог, подгорит ее фирменное блюдо. И вообще, добавила она серьезно, мужчинам делать на кухне нечего. Он улыбнулся в ответ и поспешно ретировался.
Пока Катюша громыхала посудой на кухне, готовя свое «фирменное блюдо», Сергей расположился в кресле и предался невеселым думам. Сегодня воскресенье, впереди — целый день, и у него было достаточно времени, чтобы как следует все обдумать, все взвесить, разложить по полочкам. Из всех стоявших перед ним проблем он выделил три основные. Во-первых, Лариса. После вчерашнего объяснения с женой и своим бывшим другом проблема рухнувшей семейной жизни казалась Сергею наиболее важной и требующей безотлагательного решения, однако, поразмыслив, он решил, что ставить точки над "i" в истории с Ларисой, пожалуй, еще рано. В конце концов, если не оправдывать, то понять ее все-таки можно. Он бесследно исчез, его не было около года — что ей оставалось делать? Ждать? Надеяться? На что? Целый год она не получала от него никаких известий: ни одной весточки, ни единого телефонного звонка. Что она должна была думать? А ждут… ждут только в красивых романах и слезливых мелодрамах. Нет, в жизни все иначе.
И все-таки ему было обидно. Так обидно, что порой неудержимо хотелось выть и долбить кулаками в стену — до крови, до вывихнутых суставов, до переломанных пальцев.
Он все еще любил ее. И будет любить всегда — он понял это только что, неожиданно для самого себя, сидя в этом кресле. Наверное, чтобы понять это, требовалось пройти через такую вот банальную, слишком банальную историю, имя которой — измена. Что ж, порой несчастье на многое открывает глаза, обостряет зрение, обнажает чувства, смывает накипь благополучия и обыденности с сердца человека. Человек прозревает. Учится читать в душах людей. Учится читать в своей собственной душе.
