Владимир Савченко - За перевалом
И получилось. Не могло не получиться, пришло само то, что раньше не давалось. По простым и точным командам нервов крылья расправлялись, забирали под себя упругий воздух, взмахивали, несли его. А он и не думал о нервах и командах – плыл в воздухе легкими брассовыми движениями. Сначала только прямо, потом повороты, вираж с потерей высоты, вираж с набором ее… Сердце замирало и крылья начинали трепыхаться неровно, когда сознавал, как ужасно далеки внизу крохотные домики, деревца, фигурки. Но – преодолел.
…Вспоминая после свой полет, Берн понял, почему Ли не смогла ничего толком объяснить, научить его полету. Для нее, как и для него теперь, это было естественное самоочевидное действие – как ходьба. Попробуй растолкуй ее неходившему.
Но это пришло позднее, а сейчас Берн летал, и ему казалось, что за спиной выросли свои крылья, что это его могучие мышцы толкают тело вперед и вверх.
Лесной голубь-сизяк пересекал путь. Профессору показалось, что он с юмором покосил на него круглым глазом в розовом ободке – он ринулся наперехват, выяснять отношения. Бедная птаха улепетывала изо всех сил, но летающий человек догонял ее с ужасным смехом, протягивал руки. Голубь ринулся вниз, под защиту деревьев. Увлекшийся Берн едва не врезался в вершину пирамидального тополя.
За деревьями голубело озеро – овальное, в песчаных берегах. Берн полетел над ним, попал в восходящий воздушный поток, стал кружить, приноравливаться. Это было искусство – подниматься в нем: все время сносило, он соскальзывал в стороны. Но освоил и парил величественно и безмятежно, описывая вольные круги.
Солнце поднялось над лесом. Небо очистилось от облаков, стало синим и по-осеннему прозрачным. И как далеко, необыкновенно далеко было видно во все стороны с высоты! Неважно было, что видеть: здания Биоцентра, коттеджи, лес, просеки с фотодорогами, озера, вышки среди деревьев, снова какие-то строения вдали, решетчатые стены с мачтами в дымке у горизонта («Там Полигон», – вспомнил Берн), снова лес, его правильные ряды деревьев, река в каскадах запруд… Все это была Земля, планета людей, умное величие мира – и он был к нему причастен. «Как они должны быть сильны духовно, – думал Берн, – эти летающие люди, чей обзор не стиснут домами и кварталами, а развертывается вот так, на десятки километров!.. Нет, – испугался он, – все это слишком чудесно, чтобы быть на самом деле. Я сплю, я, конечно же, сплю. Разве не доводилось мне летать во снах!..»
Он что есть силы куснул себя за мякоть кисти. Кровь была алой, боль реальной. Реальной! Профессор расхохотался, скользнул на крыло, стал полого планировать к Биоцентру.
Воздух свистел в крыльях и в волосах. Было легко, торжественно и чуть грустно. Не хотелось опускаться на землю. «Может, я выхлестал сейчас залпом всю радость преображения, дальше ничего такого не будет?.. Нет, вздор, вот оно – тело!» И вспомнились ему, и стали понятны слова Эоли, что тело – и прибор познания, если его хорошо настроить, и орган утонченных удовольствий.
Да, теперь его «прибор» хорошо отрегулирован – и на радость жизни, и на познание ее!
…На поляне Берна ждал, задрав голову, Ило.
– Ну, – сказал он, с удовольствием мастера оглядывая приземлившегося, – огурчик! – и помог ему снять крылья.
– Скажи, мастер, – попал в тон Берн, – скажи, творец: и надолго мне хватит этого «чуда дня шестого», чуда, которое и у тебя вышло весьма хорошо?
Ило, морща лоб, несколько секунд вспоминал, откуда цитаты:
– А, книга первая… Лет на сто, если не пришибет метеорит.
– Сто лет?! – Берн отступил в замешательстве: так далеко его планы не распространялись. – И что же мне делать эти сто лет?!
– Что делать? Живи… – Ило надел на свернутые крылья чехол, застегнул и улыбнулся Берну своей простецкой улыбкой. – Все живут – и ты живи!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ГРЯДУЩЕЕ ОЗАРЯЕТ НАСТОЯЩЕЕ
1. НЕМНОГО ЗВЕЗДНОЙ ЭКЗОТИКИ
– Внимание! Смотрите все! Наблюдательный автомат НА-129 запланетного пояса зафиксировал прохождение по Трассе «Омега Эридана – Солнечная» первого транспорта антивещества. Смотрите все!
Звездное пространство, каким оно видно за атмосферой: чернота с обилием немерцающих звезд. Самая яркая из них – Ахернар. Левее и ниже ее плывет компактная группа оранжевых пульсирующих точек. Яркость их нарастает, скорость увеличивается. Какой-то миг видно, как точки разбухают в раскаленные шары. В следующую секунду они проскакивают мимо огненными полосами и вдали снова съеживаются в десяток светлых точек. Теперь ниже их пылает, подавляя окрестные звезды, почти точечное бело-желтое Солнце.
Зрелище прокручивается замедленно: видны расплавленные шары; впереди каждого на расстоянии пяти диаметров – темный, заметный только на фоне других шаров и звездной сыпи конус. Что-то исходит из обращенного к шару острия его: с этой стороны в расплавленной массе периодически возникают голубые сварочные вспышки; каждая чуть сплющивает громадину-каплю, распространяет по ней огненную рябь.
– Каждая «капелька» несет от восьми до двенадцати тысяч тонн гранитно-базальтового антивещества из Залежи в Тризвездии, – коЯйяентирует сдержанно-ликующий голос. – Сто тысяч тонн в одном транспорте, подумать только! Втрое больше, чем произведено антивещества искусственно за всю историю… Шары раскалены и расплавлены – это результат разгона микровзрывами. Скорость 0,2 от световой, с которой они идут, конечно, велика. В экономическом режиме будем гнать транспорты со скоростью восемь тысяч километров в секунду. Но хотелось, чтобы первый пришел в Солнечную поскорее: ведь его ждут столько лет – и как ждут! Итак, Трасса открыта.
Вековая эпопея освоения Залежи антивещества, так трагически начавшаяся, завершена. Отныне человечество владеет неисчерпаемым запасом предельно концентрированной энергии. Поздравляем всех – и принимаем поздравления от всех!
Ило остановил видеозапись, вернул к началу, к выплывающим левее Ахернара светлячкам, принялся задумчиво покачиваться в кресле. Кресло-качалка в домике, такое же в лаборатории, такое на Полигоне… такое предлагали ему всюду. Это становилось стариковской привычкой. Сейчас он находился в лаборатории, в своей комнате. Полки с магнитофильмами, книгами, инструментами; непременный шар ИРЦ, экран, эбонитовая доска; многослойный портрет Инда – стриженого добродушного бенгальца; бактериологический шкаф с манипуляторами в простенке между широкими окнами, затененными кроной дуба.
И пять белых автоклавов точной регулировки – с прибора контроля, клавишными пультами – наглухо загерметизированные. О содержимом этих автоклавов тоже могло бы выйти сообщение с ликующими интонациями, не хуже, чем о Трассе. Но не будет.
