Рэй Брэдбери - Из праха восставшие
— Вот этот, первый камень, — указал пассажир. — Под ним: ничего. Полная смерть, ни дуновения вечности. Второй камень: женщина, втайне веровавшая, потому что она любила своего мужа и надеялась встретиться с ним в мире ином. Здесь негромкое бормотание духа, проблески надежды, одним словом — получше. А теперь этот, третий камень: писатель, снабжавший французские журналы жуткими историями. И он любил свои ночи, туманы, замшелые замки. У этого камня правильная температура, как у правильно поданного к столу вина. На нем мы и посидим, дорогая леди, пока вы открываете и наливаете себе шампанское, посидим, пока не придет время возвращаться на поезд.
— А вы? — спросила она. — Вы можете выпить?
— Не знаю, но можно попробовать, — откликнулся он. — Можно попробовать.
Уже в первые минуты после отъезда из Парижа подопечный мисс Холлидей едва не «умер». Группа интеллектуалов, разъезжавшихся по домам после семинара по сартровской «Тошноте», металась по поезду, без умолку молола языками о Симоне де Бовуар и оставляла за собою звенящую пустоту.
Бледный пассажир побледнел еще больше.
А на второй после Парижа остановке его ждало новое, худшее испытание. В поезд ворвались немцы, громогласно декларировавшие свое неверие буквально во все, от привидений до политики; более того, у некоторых из них имелась при себе книжка «Да был ли когда-нибудь Бог прибежищем?»
Восточный призрак окончательно обвис на своих рентгеновских костях.
— Господи, — ужаснулась мисс Минерва Холлидей; она стрелою вылетела из купе, а уже через какие-то секунды вернулась и вывалила на столик целый ворох своих книг.
— «Гамлет», призрак отца, помните? — Ее голос звенел энтузиазмом циркового зазывалы, нахваливающего свой аттракцион. — «Рождественская песня»![10] Целых четыре духа! «Грозовой перевал».[11] Ведь Кэти возвращается, верно? Еще… «Поворот винта»[12] и… «Ребекка»![13] А затем моя любимая! «Лапка обезьяны».[14] С чего начнем?
Но Восточный призрак не сказал ни Марлевого слова.[15] Его глаза были сомкнуты, губы зашиты кристаллами изморози.
— Подождите! — крикнула мисс Холлидей.
И открыла первую книгу.
На том месте, где Гамлет стоит на крепостной стене и слышит стенания своего отца, и она прочитала:
— «Следи за мной… Настал тот час, когда я должен пламени геенны предать себя на муку…»[16]
А затем она прочитала:
— «Я дух родного твоего отца, на некий срок скитаться осужденный ночной порой, а днем гореть в огне…»
И дальше:
— «…слушай! Если только ты впрямь любил когда-нибудь отца… Отомсти за подлое его убийство…»
И дальше:
— «…убийство из убийств, как ни бесчеловечны все убийства…»
А тем временем поезд влетел в ночь, и, уже в полутьме, она прочитала последние слова, сказанные Гамлету духом его отца:
— «Теперь прощай. Пора…»
— «Прощай, прощай и помни обо мне».
— И повторила:
— «…и помни обо мне!»
Восточный призрак пошевелился. Мисс Холлидей схватила со столика другую книгу:
— «Начать с того, что Марли был мертв».
Восточный экспресс прогрохотал по мосту над теряющимся в сумраке потоком. Ее руки летали, как птицы.
— «Я — Святочный Дух Прошлых Лет».
А потом:
— «Призрачная рикша выскользнула из тумана и уцок-цок-цокала во мглу…»[17]
И не донесся ли изо рта Восточного призрака легкий, как пух одуванчика, перестук лошадиных копыт?
— «Стучало, стучало, стучало под полом обличающее сердце старика!»[18] — проскандировала она вполголоса.
И — вот, как скачок лягушки. Первый удар пульса за весь этот час с лишним.
Настырные немцы выпустили за стеной мощный залп иссушающего скептицизма.
Но она возлила целительный бальзам:
— «С болота донесся вой собаки…»
И отзвук этого воя, тоскливейшего из звуков, возрос в душе ее пациента, простенал в гортани.
Ночь за окном сгущалась, и на небо поднялась луна, и старая медсестра читала, как женщина в белом прошла по лугу, а летучая мышь, которая стала волком, который стал ящерицей, вскарабкалась на стенку, отражаясь в лице старика.
В конце концов поезд угомонился и уснул, и мисс Минерва Холлидей выпустила из рук последнюю книгу, и та стукнулась об пол, глухо, как упавшее тело.
— Requiscat in pace?[19] — прошептал, не размыкая век, странник с Востока.
— Да, — кивнула она с улыбкой. — Да, requiscat in pace. — И они уснули.
И наконец они подъехали к морю.
И появилась дымка, которая превратилась в туман, который превратился в дождь, безбрежно щедрую дозу небесного лекарства, что заставило исстрадавшегося странника раскрыть, разлепить свой рот и возбормотать благодарения призрачно-серому небу и грезящему приливами берегу, а тем временем поезд прокрался под длинный навес, где предстояло свершиться суматошной пересадке на паром.
Восточный призрак медлил сойти с опустевшего поезда.
— Подождите, — возопил он жалобно. — Этот паром! Там же негде укрыться! И таможня!
Но таможенники лишь вскользь взглянули на арктическую белизну, видневшуюся из-под темного капюшона и теплых наушников, и сделали почтенному господину знак проходить.
В сутолоку глупых голосов и бесцеремонных локтей; в толпу пассажиров, ничуть не утомившуюся и после того, как паром мелко задрожал и начал отваливать от причала. Мисс Холлидей видела, что ее хрупкая льдинка совсем уже готова растаять.
И, как это часто бывает, спасение пришло с самой неожиданной стороны.
— Скорее! — воскликнула престарелая медсестра, чуть не на руках увлекая легкого, как пучок соломы, старика следом за визжащей, в голос хохочущей стайкой детей.
— Нет! — ужаснулся тот. — Шум!
— Это особый шум! — Она затолкнула своего подопечного в какую-то дверь.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Восточный призрак. — Это же комната для игр.
Не снижая напора, она окунула его в самую гущу криков и визгов.
— Дети! Время рассказывать истории!
И уточнила, заметив, что предложение никого не заинтересовало: — Рассказываем о привидениях.
А затем указала на своего жутковатого спутника, чьи бледные, как моль, пальцы судорожно цеплялись за обмотанное шарфом горло, и скомандовала:
— А ну-ка всем лечь!
Радостно визжа, дети повалились на пол вокруг Восточного странника, как индейцы вокруг вигвама, и уставились ему в бескровный, холодом дышащий рот.
