Питер Уоттс - Ложная слепота (сборник)
Конечно, Банда лучше воспринимала такие вещи. Мне не требовалось объяснять все словами, я мог просто обратиться к КонСенсусу и расчертить таблицу результатов: «сказать/не сказать» в столбцах, «отмечали/не отмечали» в строках, неоспоримая черно-белая логика затрат и выгод в самих ячейках. Расчет был неопровержим – единственной выигрышной стратегией являлось умолчание. Только дураки рассказывают про свой день рождения.
Саша покосилась на меня.
– Ты это еще кому-нибудь когда-нибудь показывал?
– Конечно. Своей девушке.
Ее брови поползли вверх.
– У тебя была девушка? Серьезно?
Я кивнул:
– Когда-то.
– В смысле, после того как ты ей это показал?
– Ну… да.
– Ммм, – взгляд Саши скользнул обратно на таблицу результатов. – Чисто из любопытства, Сири: как она к этому отнеслась?
– Никак на самом деле. Поначалу. Потом… долго смеялась.
– Славная женщина. Лучше меня, – Саша покачала головой. – Я бы тебя тут же бросила.
* * *Моя еженощная прогулка вдоль хребта корабля: восхитительный, дивный полет с единственной степенью свободы. Я проплывал сквозь люки и коридоры, раскидывал руки и кружил в ласковых циклонах вертушки. Бейтс носилась вокруг меня, отбивая отлетающий от переборок и контейнеров мячик, изгибаясь, чтобы поймать каждый крученый рикошет в кривом поле псевдотяготения. Потом ее игрушка отскочила от лестницы куда-то в сторону, и майорская ругань преследовала меня до самого игольного ушка, ведущего из склепа в рубку.
Я затормозил у самого порога, меня остановили негромкие звуки голосов.
– Конечно, они прекрасны, – пробормотал Шпиндель. – Это же звезды.
– И, подозреваю, ты хотел бы любоваться ими не в моем обществе, – отозвалась Джеймс.
– Твой номер второй. Но у меня свидание с Мишель.
– Она не предупредила.
– Она не обязана тебе докладывать. У нее спроси.
– Эй, это тело исправно принимает антисекс. А вот про твое не знаю.
– Не надо пошлить, Сюз. Эрос – не единственный вид любви, а? Древние греки признавали четыре.
– То-очно, – определенно сказала уже не Сьюзен. – Бери пример с компании педерастов.
– Саша, твою мать! Я всего-то прошу пару минут наедине с Мишель, пока надсмотрщик отвернулся…
– Изя, это и мое тело тоже. Хочешь и мне пыль в глаза пустить?
– Я хочу поговорить! Наедине. Я так много прошу?
Я услышал, как Саша втянула воздух. И как Мишель выдохнула.
– Извини. Ты знаешь Банду.
– Слава Богу! Всякий раз, как я прошу тебя отпустить, то как будто медосмотр прохожу.
– Тогда тебе повезло, ты им нравишься.
– По-моему, тебе пора устроить переворот.
– Ты всегда можешь подселиться к нам.
Послышался шорох нежного прикосновения.
– Ты как? – спросил Шпиндель. – В порядке?
– Неплохо. Кажется, привыкла заново жить. А ты?
– Я, сколько ни пролежу в гробу, так и останусь калекой.
– Ты молодец.
– Да ну? Мерси… Стараюсь.
Короткая пауза. Тихонько бурчит себе под нос «Тезей».
– Мама была права, – проговорила Мишель. – Они прекрасны.
– Что ты видишь, когда смотришь на них? – И, спохватившись: – Я хочу сказать…
– Они… колючие, – отозвалась Мишель. – Поверну голову – и словно ленты тоненьких иголочек прокатываются по коже. Но не больно, только щиплет. Почти как электричество. Приятно.
– Жалко, я так не умею.
– У тебя есть интерфейс. Просто подключи камеру вместо зрительной коры к теменной доле.
– И узнаю, как ощущает зрение машина, так? Не то, как его ощущаешь ты.
– Исаак Шпиндель, ты – романтик.
– Не-а.
– Ты не хочешь знать – ты хочешь сохранить тайну.
– Если ты не заметила, у нас на руках уже больше тайн, чем мы в состоянии удержать.
– Да, но с этим ничего не поделаешь.
– Как сказать… Глазом моргнуть не успеешь – и у нас будет работы по уши.
– Думаешь?
– Об заклад бьюсь, – отозвался Шпиндель. – Пока же мы только издалека подглядывали, так? А вот когда спустимся и поворошим палкой, начнется самое интересное.
– Для тебя – может быть. В этой каше должно быть что-то живое, раз там столько органики.
– Само собой. Ты будешь с ними болтать, я – брать у них анализы.
– Может, и нет. Я что хочу сказать: мамуля в этом не признается никогда, но насчет языка ты в чем-то прав. По сути он – уловка, трюк. Все равно, что описывать сновидения дымовыми сигналами. Язык великолепен, благороден – ничего лучше человеческое тело, наверное, не может совершить. Однако нельзя без потерь превратить закат в цепочку похрюкиваний. Язык ограничивает. Может, те, кто обитает внизу, им вовсе не пользуются?
– Куда же они денутся?
– С каких пор такие мысли? Ведь ты обожаешь нам указывать, насколько неэффективная штука язык.
– Только когда пытаюсь тебя достать. Или достать до твоих прелестей. – Он усмехнулся собственной шутке. – А серьезно, чем еще они могут пользоваться? Телепатией? Мне кажется, ты охнуть не успеешь, как тебя иероглифами засыплет с головой. И что еще лучше, ты расколешь их в два счета.
– Ты такой милый… но вряд ли. Я даже Юкку через раз не могу расшифровать, – Мишель примолкла на секунду. – Временами он меня… ну… доводит.
– Тебя и еще семь миллиардов человек.
– Ага. Знаю, это глупо, но, когда его нет рядом, я краем глаза постоянно высматриваю, где он прячется. А когда он стоит прямо передо мной, мне хочется куда-нибудь убежать.
– Он же не виноват, что у нас от него мурашки по коже.
– Знаю. Но боевого духа это не прибавляет. Какому такому гению пришла в голову идея поставить тут главным вампира?
– А куда его еще девать? Или ты хочешь им командовать?
– Дело даже не в том, как он двигается, а в том, как говорит. Как-то совершенно неправильно.
– Ты же знаешь, он…
– Я не про настоящее время или смычные звуки. Юкка… ты же слышал, как он изъясняется. Кратко.
– Так эффективнее.
– Это напускное, Исаак. Он умнее всех нас, вместе взятых, а выражается порой так, будто его словарный запас состоит из полсотни слов, – она тихо фыркнула. – Одно-два прилагательных в месяц его не убили бы.
– А-а! Ты так говоришь потому, что ты – лингвист и не понимаешь, как можно не погрязнуть в красотах языка, – Шпиндель откашлялся с напускной серьезностью. – А вот я – биолог, и для меня все очевидно.
– Да ну? Тогда объясни мне, о мудрый и всеславный потрошитель лягушек!
– Все просто. Кровосос – мигрант, а не резидент.
– Что за… А, ты про косаток, да? Диалекты языка свистов?
– Я сказал – забудь про лингвистику и подумай об образе жизни. Резиденты питаются рыбой, так? Они тусуются большими стаями, на одном месте и постоянно треплются, – я уловил шорох движения и представил, как Шпиндель, склонившись, кладет руку на плечо Мишель. Как сенсоры в перчатках подсказывают ему, какова она на ощупь. – А вот мигранты жрут млекопитающих: тюленей, морских львов – сообразительную добычу. Достаточно сообразительную, чтобы смыться, услышав всплеск плавника или серию щелчков. Поэтому мигранты хитрят, охотятся маленькими группами по всей территории, а пасть держат на замке, чтобы никто не услышал их загодя.
