Аркадий и Борис Стругацкие - Отягощенные злом, или Сорок лет спустя
Из контекста его выступления мне стало ясно, что он у нас в городе главный по культуре. Вся наша городская культурная жизнь, как я понял, лежит на его широких плечах и им одним вдохновляется – конечно, при поддержке «господина мэра» и вопреки яростному сопротивлению крикунов и паникёров. (Сам себя не похвалишь, то кто же?) Оказывается, и концерт Джихангира на нашем стадионе – это тоже его личная заслуга. Именно он, вопреки крикунам и паникёрам, переманил к нам Джихангира из-под самого носа у Оренбурга, и вот теперь вся Европа пишет про нас, а не про них.
Мэру всё это нравилось, он бодрел прямо на глазах, и вдруг Г.А. ни с того ни с сего сказал – причём голосом неприятным и даже сварливым: «Пётр Викторович, я рассчитывал говорить с вами с глазу на глаз. Если вы заняты, я могу зайти позже». Возникла очень неловкая пауза, у мэра челюсть отвалилась, а наш культуртрегер так просто почернел. Впрочем, он быстро оправился, заулыбался и, извинившись, сказал как ни в чём не бывало, что забежал, собственно, только на минутку – подписать вот эту смету. Мэр, не читая, подмахнул, и культуртрегер, вновь извинившись, удалился. После этого произошёл следующий разговор.
Мэр: Ну, брат Георгий Анатольевич, ты меня удивил! Единственный человек в городе тебя поддержал, и ты его – как врага!
Г.А. (тоном нравоучительным до нарочитости): А мне, Пётр Викторович, чья попало поддержка не нужна. Я, Пётр Викторович, человек разборчивый.
Мэр: А я, значит, неразборчивый. Спасибо тебе. Однако моё мнение: кто за доброе дело, тот и есть мой союзник. Нравится он мне или не нравится, симпатичен мне или антипатичен.
Г.А.: За доброе дело не всегда выступают из добрых намерений. Представь себе, например, что наш военторг затоварен десантными комбинезонами бэ/у. Кто главный потребитель этого тряпья? Фловеры. И кто будет тогда главным защитником Флоры? Заведующий военторгом.
Мэр (с огромным подозрением): Ты на что это намекаешь?
Г.А.: Я пока ни на что не намекаю. Вокруг доброго дела всегда толкутся разные люди – и добрые, и недобрые, и полные подонки. Флора – рте рынок сбыта наркотиков. Удар по Флоре – удар по наркомафии. Помяни моё слово, если завтра в городе начнётся дискуссия, завтра же газеты обвинят меня в том, что я – главный мафиози. А ты – мой сподвижник!
Мэр (ошарашенно): Йокалэмэнэ! Об этом я не подумал.
Г.А.: Вот и подумай. И будь готов: драка предстоит почище, чем на выборах.
Когда мы вышли от мэра, Г.А. спросил, что я думаю по этому поводу. Не очень-то приятно объявлять своему учителю, что ты с ним не согласен, но истина дороже, и я честно ответил: Флора мне активно не нравится, я считаю её источником всякой скверны, текущей в город, так что выходит, мои симпатии на стороне противников Г.А. Другое дело, что я тоже не хочу и против насильственных действий. Язвы надо лечить, а не вырубать из тела топором. Так что в этом отношении я на стороне Г.А.
Г.А. помолчал, а потом спросил, что я думаю по поводу свободы образа жизни. Я ответил, что эта свобода, конечно же, должна быть полной, но при условии, что избранный образ жизни никому не мешает. «Так что в этом отношении ты на стороне Флоры?» – сказал Г.А. довольно ядовито. Я растерялся, но не больше, чем на полминуты. Я возразил, что никогда не утверждал, будто Флора во всём не права. У Флоры, конечно же, есть свои плюсы, иначе она не привлекала бы к себе так много людей.
По-моему, Г.А. понравилось моё рассуждение, но разговор на этом кончился, потому что мы пришли в гороно и оказались перед секретарем заведующей. Секретарша удалилась в кабинет Ревекки, и её довольно долго не было, так что мы стояли без толку и разглядывали прошлогоднюю выставку детского рисунка, развешанную по стенам. Мне понравилась акварелька под названием «Любимый учитель». Был изображён Г.А. – почему-то за обеденным столом. В одной руке у него был огромный кусок торта, в другой – огромный уполовник с вареньем, и ещё огромная банка с вареньем стояла на столе перед ним. Видимо, парнишка собрал на картинке все свои предметы любви.
Потом мы предстали.
Ревекка Самойловна поздоровалась с Г.А. и сразу же спросила: «А что это за юноша?» Г.А. сказал: «Это мой выпускник, ему было бы полезно послушать, ты не возражаешь?» Ревекка явно хотела сначала возразить, но потом почему-то раздумала. Она протянула мне руку, и мы познакомились. Я сел в уголок и стал смотреть и слушать.
Она немолодая, но сногсшибательно красивая. У меня из-за этого мысли были вначале несколько набекрень. И мне понадобилось очень основательно осознать, до какой степени она враг Г.А., чтобы я перестал видеть в ней женщину. (Вообще-то они с Г.А. знакомы с незапамятных времён. Они вместе учились в Ташлинском педтехникуме, а потом в Оренбургском педвузе. Он на три года её старше. Кажется, отцы их тоже росли вместе и даже вместе воевали где-то. В Афганистане, наверное. Поразительно красивая женщина. А какова же она была тридцать лет назад?) Г.А. перешёл прямо к делу. Он сказал, что пришёл самым покорнейшим образом просить её смягчить свою позицию по отношению к Флоре. Он называл её Ривой и смотрел на неё почти умоляюще.
Она холодно возразила в том смысле, что обо всём об этом у них с ним уже сто раз говорено и переговорено и что ждать от неё смягчения позиции просто нелепо. Или Флора, может быть, перестала быть источником нравственной проказы? Или, может быть, Г.А. придумал новые аргументы, способные успокоить обезумевших от беспокойства родителей? Или Г.А. изобрёл способ отвлекать неустойчивых школьников от низких соблазнов Флоры? Может быть, лучи изобрёл какие-нибудь? Или микстуру? Впрочем, называла она его Жорой и была скорее иронична, чем неприязненна.
Г.А. иронии не принял. «Ты хорошо представила себе, как это будет? – спросил он. – Этих мальчишек и девчонок будут волочить за ноги и за что попало и швырять в грузовики, их будут избивать, они будут в крови. Потом их перешвыряют на платформы, как дрова, и куда-то повезут. Тебе это ничего не напоминает?»
Она несколько побледнела и построжела, но тут же возразила, что Г.А. сгущает краски, все эти ужасы вовсе не обязательны, всё будет проделано вполне корректно и в рамках человечности.
Г.А. сказал: «Ты прекрасно понимаешь, что никакой корректности при выполнении подобных акций быть не может. Наши дружинники и наша милиция – это всего-навсего обыкновенные горожане, точно такие же обезумевшие от беспокойства родители, родственники и просто ненавистники Флоры. При малейшем сопротивлении они сорвутся и начнут карать. Потом они опомнятся, им сделается непереносимо стыдно, и чтобы спасти свою совесть от этого стыда, они дружно примутся оправдывать себя друг перед другом и в конце концов эту самую позорную страницу своей жизни они представят себе как самую героическую и, значит, изувечат свою психику на всю оставшуюся жизнь».
