Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025 - Моисеев Владимир
Но он подох.
Не сразу я заметил, что потрошу остывающий труп. Тут же ненависть исчезла, осталось только чувство потери. Снова сидел я рядом с мертвецом, курил, стряхивая пепел в кишки, и спрашивал: а что дальше? Подвальные стены пульсировали, брызгая сукровицей, свет неоновой лампы под потолком то слабел, то вновь разгорался... В какой-то момент он засиял так ярко, что заставил зажмуриться. Сквозь веки проникло багровое сияние, по телу разлилось тепло. Стряхнув оцепенение, я заставил себя открыть глаза. Я сидел в шезлонге на балконе своей квартиры, держал горящую сигарету и смотрел на заходящее солнце.
Ещё не веря, я встал и на подгибающихся ногах пошёл в комнату. Первое, что бросилось в глаза - настенный календарь. Передвижная рамочка стояла на дате: пятнадцатое мая. В доме никого не было.
Трудно описать мои чувства в этот момент. Главным был ужас. Я заметался по дому, натыкаясь на мебель, и сильно ушиб мизинец ноги об угол шкафа. Боль отрезвила, заставила сесть и подумать. Бесспорно произошло второе перемещение, вновь бросившее меня в прошлое. Случившееся больше не казалось сном, оно превратилось в воспоминание о реальных событиях. Но они начнутся лишь послезавтра! Значит, есть время, чтобы всё изменить. И сделать это просто. Надо не ходить на премьеру, переждать, пока чудовищный день не канет в пустоту. Я нашёл билеты, отнес их на кухню и с торжествующей улыбкой бросил в пустую мойку. Затем чиркнул зажигалкой и радостно смотрел, как они обращаются в пепел.
Едва я успел ликвидировать следы аутодафе, в замке входной двери повернулся ключ. В прихожую вошла жена, недоверчиво принюхалась, но я бросился к ней и стал бешено обнимать. Она засмеялась и спросила, что на меня нашло, но я не мог остановиться...
Наступило семнадцатое мая. Жена начала искать билеты и, понятное дело, не нашла. В изумлении она перевернула весь дом, а затем потребовала купить новые. Пришлось уверять её, что в день премьеры это уже невозможно. Она расстроилась, но потом послала всё к чёрту, и мы решили посмотреть телевизор, раз уж поход в кино сорвался.
Солнце зашло, город засветился разноцветными огнями. Я сидел рядом со своей любимой супругой и держал её за руку, когда вдруг почувствовал разительную перемену. Её тонкие пальцы ослабли, словно кости превратились в хрящи. Я испугался и стиснул её ладонь. Жена повернулась...
В кресле сидел манекен с пластилиновым лицом.
Я шарахнулся и чуть не упал. Жена встала и заговорила. Голос тоже изменился, он поплыл, как лицо, стал тягучим и липким. Я не слышал, что она пыталась сказать. Судьба снова настигла меня. Было около половины двенадцатого вечера. Именно в это время мы возвращались домой по аллеям тёмного парка в том, казалось бы, навсегда исчезнувшем мире.
Реальность перешла в кошмар. Я бродил по квартире, охваченный смертной тоской, а меня преследовало нечто. Оно заламывало руки, кричало вязким, ломающимся голосом, но я думал только о мёртвом теле под фонарём...
Утро оказалось страшнее ночи. Лицо этого существа плавилось, его черты искажались. Угол рта сполз к подбородку, нос провалился, глаза растеклись чернильными кляксами, поредевшие волосы колыхались, будто водоросли. С кистей рук свисали капли полужидкой плоти. И оно упорно чирикало, стонало, выдавливало из себя обрывки фраз. Изменения коснулись всей обстановки. Паркет пошёл волнами, стены вытягивались, как резиновые, стремясь к фокусу, который оно образовывало своим дряблым телом. Если оно задевало мебель, место соприкосновения выпускало длинный язык, застывавший в густом воздухе. Скоро вся квартира покрылась наростами и бородавками, между ними приходилось протискиваться, как сквозь бурелом. Двери застряли в перекошенных косяках, однако оно свободно открывало их. У меня страшно болела голова, желудок сотрясали приступы тошноты. Я лежал на сплющенном диване и следил за движениями бесформенной амёбы, ползавшей по изуродованным комнатам. Свет, проникавший в искривлённое окно, делался всё более красным, превращая и без того чудовищную обстановку в настоящий ад. К вечеру и звуки исчезли, сменившись звоном в ушах. Наконец мозг сдался, не в силах выносить бред, который не смогла бы передать даже кисть самого Брейгеля. Я потерял сознание.
Когда я очнулся, всё вернулось на свои места. В воздухе носился мерзкий запах, на полу виднелись пятна рвоты. Наступило девятнадцатое мая - день похорон.
Я заставил себя сползти с дивана и осмотреть квартиру. Как и предполагалось, никаких следов супруги не было. И для того, чтобы убедиться в случившемся, мне оставалось только побывать на кладбище. Я отправился туда и нашёл только что засыпанную могилу.
Говорят, третий раз за всё платит. Чушь. Ни третий, ни десятый, ни тысячный раз не в состоянии оплатить деяние Судьбы, никакое возмездие не в силах унять боль, никакая месть не способна вернуть жизнь. Тогда я этого ещё не знал. И, стоя над глинистым холмиком, я поклялся, что убийца должен понести заслуженную кару. Он будет умирать долго, в чудовищных муках, умирать бесконечно, и будет так до тех пор, пока не вернётся ко мне погубленное счастье... Я поднял обломок камня и процарапал на бетонной ограде короткую палочку - самую первую. А затем отправился на поиски объекта мщения. И нашёл его там, где рассчитывал.
Я быстро уяснил одну забавную вещь. Вернуться удавалось лишь тогда, когда я приканчивал этого мерзавца. Вероятно, сам акт мести служил трамплином, катапультировавшим меня в прошлое. Стоило, например, размозжить врагу голову, как я обнаруживал себя в прошлом, где я мог хотя бы несколько минут прожить счастливым... Но короткое счастье всегда заканчивалось одинаково. Семнадцатого мая, в половине двенадцатого вечера лицо моей жены превращалось в плавящуюся маску. Я ждал этого момента, надеясь, что судьба смилуется, но тщетно. Сюрреалистический кошмар на тридцать шесть часов связывал меня, заставляя страдать рвотой и головной болью. А потом оставалось лишь пойти на кладбище к свежей могиле. И я снова сидел там, рассматривая рыхлую землю и суетящихся чёрных муравьёв, а затем брал обломок камня и добавлял на бетонный забор ещё одну палочку, вроде тех, которыми заключённые в тюрьме отмечают дни и годы своего заточения.
Со временем обнаружилось другое любопытное обстоятельство. Чем дольше и тяжелее мучился мой враг перед смертью, тем туже натягивалась катапульта, отбрасывающая меня назад. Поняв это, я стал изобретать самые страшные способы казни. Я расчленял его заживо, поджаривал на медленном огне, вспарывал живот и запускал во внутренности насекомых, часами сдирал кожу, жёг паяльником гениталии, клещами отрывал от тела куски мяса и запихивал ему же в глотку. Несколько раз я сковывал его и оставлял в старом бункере, который обнаружил в лесу. Однажды он продержался целых три недели. Я лил ему в щель воду из канистры, но только чуть-чуть, чтобы он не мог полностью утолить жажду, а жрать давал лишь немного солёной рыбы. Вскоре он совсем свихнулся и стал выть, словно вервольф. Мне доставляло невыразимое удовольствие наблюдать, как он ворочается на загаженном полу и пьёт смешанную с мочой воду. В тот раз меня отбросило на два с половиной года...
Да, я пробовал жить дальше, причём, не один раз. У меня появлялись и другие женщины, но, в конце концов, они уходили, а иногда я сам бросал их и возвращался к своему подлинному занятию: разыскивал убийцу и вершил суд, исступлённо надеясь, что моё заключение когда-нибудь кончится.
Но сейчас привычный ход событий нарушился. Полагаю, так случилось из-за того, что я решил казнить мерзавца до семнадцатого мая, а преступление ещё не совершено. И вот я сижу на скамье подсудимых, а живой подлец пялит на меня свои бельма...
Вы утверждаете, что я безумец. Тогда объясните, почему я, вернувшись, обнаруживаю на ограде всё те же нацарапанные палочки, отмечающие количество моих возвращений? И откуда я мог узнать столько подробностей о жизни моего врага, с которым знаком всего пару дней? Я был бы счастлив сойти с ума, но мне хорошо известно, чем всё закончится. Меня ждёт свежая могила, бетонный подвал и запах крови, от которого уже никогда не избавиться...
