Теодор Старджон - Рассказы
— Да, но выдумали, оправдав этот довод всеми доступными данными… К чему ты, собственно говоря, клонишь?
— Так… Видишь ли, наша хитроумная афера в своем существе очень проста, потому что она сводит все к одной-единственной причине. «Бритва Оккама» этому и учит — сводит явления к простейшим причинам. Это я все к тому, что единственные причины, весьма вероятно, и есть истинные.
Карл со стуком поставил свою кружку.
— Черт возьми, я до этого не додумался! Слишком занят был. А что, если мы оказались правы?
Они глядели друг на друга совершенно потрясенные…[8]
ЛЮБИМЫЙ МЕДВЕЖОНОК ПРОФЕССОРА
— Спи, — сказало чудовище. Это было сказано ухом, с помощью запасных губ, скрытых глубоко в складках плоти, потому что его пасть была полна крови.
— Я не хочу спать, я грезю… — ответил Джереми. — Когда я засыпаю, мои грезы убегают. Или просто притворяются грезами. А сейчас я вижу настоящую грезу.
— А о чем ты грезишь? — поинтересовалось чудовище.
— Я грезю… грежу о том, что я вырос…
–..И превратился в очень толстого дядю семи футов ростом, — быстро подхватило чудовище.
— Ты глупый, — покровительственно сказал мальчик. — Ростом я буду ровно пять футов, шесть и три восьмых дюйма, на макушке у меня будет лысина, и еще я стану носить круглые очки — толстые, как стеклянные пепельницы. Моя работа будет состоять в том, чтобы читать молодым людям лекции о человеческих судьбах и метемпсихозе[9] Платона.
— Что такое метемпсихоз? — с жадностью спросило чудовище.
Джереми было четыре года, и он мог позволить себе быть терпеливым.
— Метемпсихоз, — пояснил он, — это такая штука, которая получается, когда человек переезжает из старого дома в новый.
— Как было у твоего отца, когда он переехал сюда с улицы Монро?
— Вроде того. Только я имел в виду не обычный дом с крышей, канализацией и всем остальным. Я имел в виду вот такой дом, — сказал мальчик и постучал по своей маленькой груди.
— Ox! — сказало чудовище и вскарабкалось повыше, скорчившись в непосредственной близости от нежного горла ребенка. Сейчас оно как никогда раньше было похоже на плюшевого медвежонка.
— Может, сейчас? — спросило чудовище умоляющим голосом. Оно было вовсе не тяжелое.
— Нет, — нетерпеливо откликнулся мальчик. — Иначе я засну, а мне хочется еще немного посмотреть мою грезу. В ней есть девушка, которая не слушает мою лекцию. Она думает о своих волосах.
— А что у нее с волосами? — поинтересовалось чудовище.
— Они каштановые, — объяснил Джереми. — И блестящие. А она хочет, чтобы они были золотыми.
— Зачем?
— Некто Берт очень любит, когда у девушек золотые волосы.
— Так давай, сделай ей золотые волосы!
— Не могу! Что скажут остальные?
— А разве это важно?
— Наверное, нет. Значит, все-таки можно, да?
— Кто она? — строго спросило чудовище.
— Просто девушка, которая родится в этом самом доме примерно лет через двадцать, — ответил Джереми.
Чудовище подлезло еще ближе к его пульсирующей шее.
— Если ей предстоит родиться здесь, тогда ты можешь сделать ей золотые волосы. Поспеши же, и давай спать.
Джереми довольно рассмеялся.
— Ну, что там случилось? — тут же спросила тварь.
— Я изменил их, — ответил Джереми. — Девчонка, которая сидела позади нее, запищала как мышь, которой отдавило лапу мышеловкой. И подскочила на целый фут. Это довольно большая аудитория; скамьи студентов расходятся амфитеатром от того места, где стоит лекторская кафедра, и ступеньки в проходах довольно крутые. Она зацепилась ногой за ступеньку…
Джереми разразился радостным смехом.
— А теперь что?
— Она упала и сломала себе шею. Она мертва! Чудовище сдавленно хихикнуло.
— Это очень смешная галлюцинация. А теперь верни первой девушке прежний цвет волос. Кроме тебя никто этого не видел?
— Никто, — заверил его Джереми. — Впрочем, лекция все равно закончилась, и студенты толпятся возле той, со сломанной шеей. У молодых людей под носами висят капельки пота, а девушки стараются засунуть кулачки себе в рот. Можешь приступать…
* * *Чудовище издало довольное хрюканье и с силой прижало пасть к шее Джереми. Мальчик закрыл глаза.
Дверь в детскую неожиданно отворилась, и на пороге появилась мама. У нее было усталое, доброе лицо и улыбающиеся глаза.
— Джереми, дорогой, — сказала мама. — Мне показалось, что ты смеялся.
Джереми нехотя открыл глаза. У него были такие длинные ресницы, что они, казалось, подняли маленький ветер, словно два шелковых опахала. Мальчик улыбнулся, и все три его зуба улыбнулись тоже.
— Я рассказывал Пуззи сказку, мама, — сонно сказал Джереми. — И она ему понравилась.
— Ты — прелесть, — промурлыкала мать и, подойдя к кроватке сына, заботливо подоткнула одеяло, но мальчик тотчас же выпростал из-под него руку, чтобы крепче прижать тварь к себе.
— А Пуззи уже заснул? — спросила мать нарочито серьезным тоном.
— Нет, — ответил Джереми. — Он… выращивает голод.
— Как же это он делает?
— Когда я ем — голод проходит, — объяснил мальчик. — У Пуззи все наоборот.
Мать посмотрела на сына. Она любила его так сильно, что просто не могла не способна была задуматься.
— Ты — самый замечательный сын, — шепнула она. — И у тебя самые розовые щечки на свете.
— А то как же, — согласился Джереми.
— Вот только смеешься ты странно, — заметила мать, слегка бледнея.
— Это не я, это Пуззи. Он считает, что это ты — странная.
Мама некоторое время стояла, склонившись над кроваткой сына и глядя на него. Но на самом деле на него смотрели только ее озабоченно сдвинутые брови, в то время как взгляд только скользнул по лицу Джереми и устремился на что-то другое. Затем мать облизнула губы и потрепала его по макушке.
— Спокойной ночи, малыш.
— Спокойной ночи, мамочка. Джереми закрыл глаза, и мать на цыпочках вышла из комнаты. Чудовище всегда знало, чего оно хочет.
* * *На следующий день, когда настало время послеобеденного сна, мать в сотый раз чмокнула Джереми в лобик и проворковала:
— Ты всегда так хорошо спишь после обеда, милый! Это была правда. После обеда Джереми всегда отправлялся в постель так же послушно, как вечером. Почему — этого мать, конечно, не знала. Возможно не знал этого и сам мальчик. Пуззи знал, но предпочитал молчать.
Оказавшись в детской, мальчик первым делом открыл ящик с игрушками и достал оттуда Пуззи.
— Готов спорить, — сказал он, — ты не прочь подкрепиться.
