Станислав Лем - Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле
— Говорит мышь. Говорит мышь. Слышу вас, сова.
— Добрый вечер.
— Приветствую, — ответил я и, понимая, что предстоит долгий разговор, заслонил окно и еще раз повернул ключ в замке. Теперь я уже прекрасно слышал Лакса. Узнал его голос.
— Можем говорить свободно, — сказал он и тихонько рассмеялся. — Нас никто не понимает, я использовал scrambling[150] собственного изобретения. Однако будет лучше, если я останусь совой, а вы мышью. О’кей?
— О’кей, — ответил я и одновременно погасил лампу.
— Это было не очень трудно, — сообщил мой собеседник. — Вы поступили толково. Я сразу сообразил.
— Но как…
— Мыши лучше не знать. Мы сейчас общаемся неким воровским образом. Пусть мышь убедится, что я не подставной партнер. Перед нами разные части головоломки. Сова начнет первой. Пыль — вовсе не пыль. Это весьма любопытно устроенные микрополимеры, обладающие электрической сверхпроводимостью при комнатной температуре. Некоторые из них соединились с остатками того бедняги, который остался на Луне.
— Что это значит?
— Еще рано искать точный ответ. Пока что у меня есть лишь несколько предположений. Через знакомых мне удалось достать щепотку порошка. В нашем распоряжении около получаса, потом то, что позволило нам установить связь, зайдет за горизонт мыши. Я не мог сделать этого днем, риск был бы значительнее, хотя у нас тогда было бы больше времени.
Мне было страшно интересно узнать, каким образом Лаксу удалось прислать свое металлическое насекомое, однако я понимал, что спрашивать об этом не должен.
— Говорите, сова. Слушаю.
— Мои опасения подтвердились, но с обратным знаком. Я предполагал, что на Луне что-то родится из получившейся мешанины, но не думал, что там возникнет что-то такое, что сможет воспользоваться нашим посланцем.
— Нельзя ли яснее?
— Мне пришлось бы пользоваться техническим жаргоном, а это ни к чему. Скажу то, что считаю похожим на правду, настолько просто, насколько смогу. Произошла иммунологическая реакция. Не на всей поверхности Луны, конечно, но по крайней мере в одном месте, и отсюда началась экспансия некроцитов. Так я предварительно назвал пыль.
— Откуда они взялись и что делают?
— Из логически-битовых развалин. Некоторые ухитряются пользоваться солнечной энергией. Впрочем, это не столь уж удивительно, потому что систем с фотоэлементами было там великое множество. Количество некроцитов я оцениваю в несколько миллиардов. Секрет в том, как бы это сказать, что Луна постепенно научилась противодействовать любому виду вторжений. Только не думайте, что там возник какой-либо интеллект. Как известно, мы победили гравитацию, покорили атом, но далеки от победы над насморком и гриппом. То, что на Земле возникли биоценозы, позволяет сказать, что на Луне возник некроценоз. Из всей тамошней неразберихи, взаимных подкопов и нападений. Одним словом, система щита и меча побочно, без воли и ведома программистов, умирая, породила некроциты.
— Но что, собственно, они делают?
— Вначале, мне кажется, они выполняли роль самых древних земных бактерий, то есть просто размножались, а, надо думать, их было множество видов и большинство погибло, как обычно происходит в процессе эволюции. Спустя какое-то время начали выделяться симбиотические виды, поскольку это идет на пользу и тем и другим. Но повторяю: никакого интеллекта, ничего близкого. Они просто способны к огромному количеству преобразований, как вирусы гриппа, например. Однако в противоположность земным бактериям они не являются паразитами, потому что им не на ком паразитировать, если не считать тех компьютерных руин, из которых они «вылупились». Но это была только их начальная питательная среда. Все осложнялось тем, что одновременно началось раздвоение всех видов возникавшего там оружия, пока программы могли действовать, в какой-то степени придерживаясь исходных положений.
— Догадываюсь. На оружие, направленное против всего живого, и оружие, нацеленное на мертвое же оружие?
— Хитрая вы мышка. Так должно было быть. Но от первичных некроцитов, возникших, вероятно, много лет назад, уже, пожалуй, ничего не осталось. Некроциты переросли в селеноциты. Иначе говоря, начали объединяться, чтобы выжить, обрести универсальность, как, скажем, обычные микробы, которые под влиянием антибиотиков повышают свою вирулентность, приобретая иммунитет.
— Но что играло роль антибиотиков на Луне?
— Об этом можно говорить долго. Прежде всего, разумеется, опасными для селеноцитов оказались те продукты милитарной автоэволюции, которые имели задание уничтожать любую «вражескую силу».
— Не очень понимаю.
— Ну как же? Ведь агональная фаза лунного проекта имеет место сейчас, долгие годы там развивались специализация и прогресс оружия, вначале имитированного, а затем реального, и некоторые из его видов принялись за селеноциты.
— Ага, трактовали их как «врага», которого следует уничтожить?
— Конечно. Отличный допинг. Что-то вроде орудий, из которых фармацевтическая промышленность бьет по бактериям. Это привело к акселерации развития. Селеноциты вышли победителями, оказались более совершенными. Человек может болеть насморком, но насморк не может болеть человеком. Надеюсь, это ясно, не правда ли? Огромные, сложнейшие системы играли там роль людей.
— А дальше?
— Очень любопытный и совершенно неожиданный поворот. Иммунность из инертной стала активной.
— Не понимаю.
— Они перешли от обороны к наступлению. Ускорили, к тому же резко, развал лунной гонки вооружений…
— Пыль?
— Пыль. А когда там остались уже только догорающие останки изумительного Женевского проекта, селеноциты получили неожиданное подкрепление.
— А именно?
— Дисперсанта. Они воспользовались им. Не столько уничтожили, сколько поглотили, или, лучше сказать, произошел логически-электронный обмен информацией. Гибридизация. Скрещивание.
— Как такое могло случиться?
— Все не так уж необычно, я ведь тоже исходил из силиконовых полимеров с полупроводниковыми характеристиками. С другими, конечно, но адаптивность моих молекул в общих чертах подобна адаптивности лунных. Родство далекое, однако родство. В конце концов, если исходить из одного и того же строительного материала, получаешь сходные результаты.
— И что теперь?
— Именно это я еще до конца не разгрыз. Ключом может быть ваша посадка. Зачем вы опустились на Море Зноя?
— В японском секторе? Не знаю. Не помню.
— Ничего?
