Василий Головачёв - Русская фантастика 2014
В начале шестидесятых годов прошлого столетия поэтические выступления собирали тысячные аудитории. Это и вечера в Политехническом музее, и ночная площадь Маяковского с взволнованными слушателями… 30 ноября 1962 года стихи впервые в истории вышли на стадион — в «Лужниках» родилась «стадионная поэзия»! Кто был тогда «на коне»? Ахмадулина, Светлов, Окуджава, но прежде всего тройка тридцатилетних, но таких разных поэтов — Вознесенский, Евтушенко, Рождественский. Со временем сказалась разновекторность их талантов, но вот в памяти старшего поколения эти имена связаны навсегда. Что интересно — прирождённый «эстрадник» Евтушенко, «формалист» Вознесенский, Роберт Рождественский («наш советский Евтушенко») — все трое оказались неравнодушны к фантастике! Хотя выразилось это в их творчестве совсем по-разному.
2Роберт Иванович Рождественский (1932–1994) славен был прежде всего ярко выраженной гражданственностью и высокой патетикой. Не только затрагивал важные морально-этические вопросы, но и писал тексты очень популярных в Союзе песен. И в то же время первым из «троицы» обратился к фантастическим темам. В совсем новом, но уже набирающем популярность «оттепельном» журнале «Юность» (№ 10 за 1956 год) на всю одиннадцатую страницу опубликовали его «Стихи о противостоянии» — и как же они начинались?
«Марсианский профессор/ читает доклад./ Зал/ пленён/ остроумием новых идей/ и цитатами/ из марсианских вождей./ Мудрый спор идёт/ уже много лет:/ есть ли жизнь на планете Земля/ или нет?»
Куда уж фантастичнее…
«Марс,/ обитель таинственных Аэлит…/ Ты плывёшь,/ красным светом облит…/ Слышишь, Марс!/ Всё равно я к тебе приду».
В том же журнале ровно через семь лет (№ 10 за 1963 год) уже на двенадцати страницах и с рисунками Анатолия Брусиловского разместилось «Письмо в тридцатый век». Поэма эта, конечно, больше о веке двадцатом, но начинается она следующем пассажем:
«Эй,/ родившиеся в трёхтысячном,/ удивительные умы!»
И штрихи той удивительной (естественно — коммунистической) жизни поэт всё же рисует:
«В трёхтысячном/ в дебрях большого музейного здания/ вы детям/ о нашем столетье/ рассказывать станете…/ Ну как живётся вам/ в тридцатом веке?/ Кто из людей планеты/ мир/ потряс?/ Какие Сириусы/ какие Веги/ в орбитах/ ваших беспокойных трасс?»
Но только штрихи, для советского поэта главное — современность: «Да!/ Мы — камни / в фундаментах/ ваших плотин…/ Завидуйте нам!»
Элементы «космической фантастики» встречаются также в поэме «Пятнадцать минут до старта» (1959), стихотворениях «НЛО» (1982) и «Мир мечется без сна…» (последнее включено в сборник «Байконур — Вселенная», 1987). Но всё это лишь малая толика из творчества секретаря Правления СП СССР, лауреата Госпремии, награждённого пятью орденами…
3Андрей Андреевич Вознесенский (1933–2010) к научно-космическим темам особо склонен не был, но «фантастическое» в его стихах с начала шестидесятых годов также появляется. Это совсем другая фантастика.
«Да здравствуют Антимиры!/ Фантасты — посреди муры./
Без глупых не было бы умных,/ оазисов — без Каракумов».
«Кто ты? бред кибернетический?/ полуробот? полудух?/
Помесь королевы блюза/ и летающего блюдца?»
В «Антимирах» (1961) и «Нью-йоркской птице» (1961) — только подступы, но вот «Оза (Тетрадь, найденная в тумбочке дубненской гостиницы)» (1964) — нет в поэме и впомине восхищения наукой, нет никакой патетики.
«Экспериментщик, чертова перечница,/ изобрёл агрегат ядрёный./
Не выдерживаю соперничества./ Будьте прокляты, циклотроны!»
Наука, конечно, великая сила, но она такое может сотворить:
«Связи остались, но направление их изменилось…/ Деревья лежали навзничь, как ветвистые озёра,/ зато тени их стояли вертикально…/
Глубина колодца росла вверх, как чёрный сноп прожектора…» Изображая «оборотный мир», поэт использует средства условности, фантастики, сатиры, выступая против оболванивания/роботизации человека. Именно с фантасмагорийной задачей Вознесенский ввёл в поэму прозаические куски, и протокольная проза стала «чудовищнее» фантазии…
В 1975 году увидел свет «Монолог читателя на Дне поэзии 1999»:
«Четырнадцать тысяч пиитов/ страдают во тьме Лужников./
Я выйду в эстрадных софитах — / последний читатель стихов…
Мне грянут аплодисменты/ за то, что выслушал их».
А ведь похоже на нынешнее положение вещей, но не в поэзии — в фэндоме «просто читателя» не так-то просто найти, днём с огнём не найти его на фант-конвентах!..
Ещё в семидесятые заметили «феномен Вознесенского» — двойственность его поэзии, а именно — тоску по подлинности/серьёзности и невозможность отказа от иронии и вышучивания этой самой серьёзности… К примеру, фантастическое и шутейное граничат с серьёзным в истории мамонтёнка, найденного в вечной мерзлоте — поэме «Вечное мясо» (1977).
«Посапывал мамонтёнок, от времени невредимый,/ оттаивал, точно тоник, на рыжих шерстинках иней./ Водители пятитонок его окрестили Димой./
Зачем разбудили Диму?/ На что ты обиделся, Дима?../ Мамонт пролетел над Петрозаводском,/ Трубя о своём сиротстве…»
Но сквозь всё шутейное проходит «красной нитью»:
«Чем больше от сердца отрываешь,/ Тем больше на сердце остаётся…»
Есть у Вознесенского стихотворение с чётко определённой волей автора принадлежностью. «Изумрудный юмор» имеет подзаголовок «научно-фантастические стихи». Но представления поэта об «НФ»— специфические, очень поэтические и, в то же время, в чём-то пародийно-обывательские. С одной стороны, он пишет:
«Я разрабатываю метафору/ что стало духовным каналом связи…»
А тут же: «НЛОжницы — / отличные наложницы,/ принимают форму Венеры и Вирджинии Вульф,/ а если сможете, то двух».
И начинается стихотворение с одной из любимейших тем обывателей тех лет:
«Я вас предупреждал о неопознанной/ летающей О»./ Нынче всех повело:/ ноль становится НЛО./ Изумрудный юмор летает в мире,/ принимая форму Ту-104…» Что тут скажешь… Сам поэт в конце напишет: «…Сейчас перечитываю с интересом,/ что записал я, не понимая…»
Что касается «летающей О» — то это намёк на опубликованную в «Новом мире» (№ 11 за 1982 год) без всяких подзаголовков прозу. В «О» все главки начинаются на эту самую букву: «Однажды в душный предгрозовой полдень я забыл закрыть форточку и ко мне залетела чёрная дыра…» Вот так!
Маяковский мог «пить чай с Солнцем», почему Вознесенскому не пообедать с чёрной дырой? Хотя вначале поэт «в ужасе забился в угол»…
Чёрная дыра явилась в облике «0»… А это одновременно звук «О» и математический знак «нуля». Похоже выглядит (так пишут) в одной из математических моделей на стыке пространств эта самая «ЧД»… Тут поэт выступил чуть ли не «популяризатором»: «Она была шарообразна…» В остальном же — поэтическое прежде всего. Одинокая, с возможностью полной гибели, наша цивилизация (она же ЧД) осталась жить у поэта… «Она передавала мысли… Но иногда издавала странный вздох, напоминающий наше «О»… Я звал её именем О».
![Василий Головачев - Земля чудес [сборник]](/uploads/posts/books/110993/110993.jpg)
![Василий Головачев - Русская фантастика 2013_[сборник]](/uploads/posts/books/103304/103304.jpg)
