Василий Мельник - Русская фантастика 2011
Хобб советовал ему не торопиться принимать решение, сказал, что они еще поговорят на эту тему позже. Но какие у Талбота могут быть сомнения? Его ответ очевиден.
Он стар? Разработанные учеными процедуры омолодят его тело.
Критики говорят, что он исписался? Что ж, бессмертие позволит ему обрести второе дыхание. Показать, на что еще способен Фредерик Талбот, если ему дать новый шанс.
Конечно, справедливости ради, он будет не первым бессмертным. Были еще люди, согласившиеся стать подопытными кроликами в казавшихся такими сомнительными опытах Хобба. Тем, кто дошел до конца, повезло. Но если Талбот сумеет правильно разыграть сданные ему карты, то этих везунчиков будут помнить лишь историки науки. Именно он останется в памяти поколений первым, чье право на бессмертие было признано, а не обретено игрой случая.
Первый? Признайся, старина, это слово звучит неплохо.
Да, однозначно неплохо. Вот только принимавшие решение эксперты не знают главного. Они полагают, что Талбот заслужил это право книгами, которые написал, которые расходились огромными тиражами и зачитывались до дыр. И надеются, наверное, что теперь, став бессмертным, он будет писать дальше. Еще и еще. Все новые тома. Новые герои, несущие читателю его, Талбота, мысли. Очаровывая и заставляя спорить, восхищая и ужасая.
Но так не будет. За последние три года он не написал ни строчки. И не потому, что стар и критики, по правде говоря, давно уже готовятся его хоронить. Пока критики роют могилу и планируют насыпать могильный холмик, врачи все еще обещают писателю несколько лет жизни. Так что дело не в старости. Старик грустно усмехнулся. Его тихий смех напоминал хриплое воронье карканье. Дело в импотенции. Творческой импотенции, которая так же страшна, как и обычная. Что может быть хуже, чем знать, что время, когда ты на что-то был способен, прошло? Что раньше ты мог все, а теперь ничего не выходит, хоть головой о стенку бейся?
Писатель, выигравший бессмертие, вдруг осознал, что до сих пор держит трубку в руке, так и не положив ее после разговора с Хоббом. А ведь тот сказал, что информация уже пошла по новостным лентам. Точно! Талбот не положил трубку, поэтому до сих пор никто еще не поздравил его, не сказал: старина, я так рад за тебя, не буркнул: повезло же, черт раздери. Пусть сейчас он не может разродиться новой книгой, да даже одним паршивым рассказиком! Но прошлых-то заслуг с лихвой должно хватать.
Стоило Талботу вернуть трубку на место, как телефон разразился назойливой трелью. Неужели началось?
— Я вас слушаю. А, это ты, Ленни? Ну что ж, привет-привет.
Ленни, младший брат, сухо усмехнулся где-то в своей квартире на другом краю Земли, а хитроумные устройства постарались донести этот смешок до Талбота в целости и сохранности.
— Ну что ж, старший. Поздравляю. Что теперь будешь делать?
— Ну… — растерялся Талбот. — Не знаю пока. Там ведь еще какие-то процедуры, меня еще врачи замучают.
Ленни вновь сухо усмехнулся.
— Смотри, Фред, не дай им уморить себя раньше времени.
— Денни… У тебя такой усталый голос. Что-то случилось? — осторожно спросил Талбот.
— Что? Да нет, не бери в голову.
Талбот знал, что Ленни, даже говоря по телефону, увлеченно жестикулирует, как будто его собеседник может увидеть, как он размахивает руками. Вот и сейчас писатель представил, как, сказав «не бери в голову», младший брат неосознанно махнул свободной рукой.
— Нет, — настаивал Талбот, — а все-таки?
— Просто, старший, не знаю, как теперь с тобой разговаривать.
Талбот растерялся.
— Ленни, ты о чем это?
— Я? Да о твоем грядущем бессмертии. Ты сам представь: мы все уже немолоды, и вдруг один из нас получает такой шанс. Ты переживешь нас и продолжишь жить, когда все мы отправимся на тот свет. И этого никак не изменить: Хобб и компания отказываются продавать бессмертие за деньги. Только тем, кого выберет эта их… — Ленни нарочито закашлялся, и Талбот понял, что брат хотел ввернуть крепкое словечко, да вовремя спохватился, вспомнив, что Фредерик этого не любит, — эта их комиссия.
— Так ты… Ты мне завидуешь? — удивленно спросил старик телефонную трубку, говорившую с ним голосом родного брата.
— Завидую? — переспросила трубка. — Наверное, нет. Пока что — нет. Завидовать я начну тогда, когда все от слов перейдут к делам. Когда ты отправишься в лабораторию Хобба на эти твои процедуры. Когда тебя разберут на маленькие кирпичики и сложат заново, сделав другим человеком: молодым и здоровым. А мы останемся все теми же дряхлыми развалинами, Фредди, и начнем, один за одним, уходить.
— Но… — растерялся старик. — Ленни, что я могу сделать? Ты сам сказал: Хобб не продает бессмертия. Ты знаешь, денег у меня хватает, я бы не стал жадничать, но речь об этом даже не идет.
— Вот именно, — Ленни снова принялся кашлять. — Извини. Зря я позвонил, старший. Сначала вообще хотел тебе гадостей наговорить. Все сидел с трубкой в руке и думал: почему? Ну почему тебе повезло, а я и многие другие должны помереть? И вроде бы мозгами-то сознаю: ты не сам это придумал, какие-то эксперты все решили. А злость все равно давит, Фред. Знал бы ты, как обидно. А обиднее всего тому, кто оказался вторым. Представляешь, старший? На один шаг от мечты. На один крохотный шажок — и все, и ничего не поделаешь.
— Надеюсь, ему повезет в следующий раз. Ленни, что мне, по-твоему, делать? Отказываться от предложения Хобба? Это как-то глупо, тебе не кажется?
— Нет-нет, — торопливо заговорил Ленни, и Талбот вновь представил, как тот беспокойно шевелит пальцами, — конечно же, не отказываться. Это я глупости говорю, Фред, не надо меня слушать. Извини еще раз, не хотел я, чтобы этот разговор… так… Прости. Надеюсь, ты еще какой-нибудь шедевр напишешь…
Щелчок. Трубка замолчала. Перестала притворяться, что она — Ленни Талбот, семидесяти шести лет от роду, когда-то преуспевающий коммерсант, а нынче — доживающий свои годы рантье.
Талбота расстроил разговор. Ему хотелось услышать первыми совсем другие слова. Да, он ожидал, что будут завистники, будут те, кто скажет: на самом деле этот человек не заслужил бессмертия. Но то, что первым окажется родной брат? Нет, на такое он точно не рассчитывал. Да и последние его слова… Конечно, Ленни не знал о проблемах, которые испытывал его брат. Но почему-то в слове «шедевр», в которое Ленни, конечно же, не вкладывал ни толики уничижительного смысла, Талбот углядел какое-то тщательно замаскированное издевательство. Мол, оставаться тебе творческим импотентом на веки вечные.
До чего отвратительны мои мысли. Ведь брат на самом деле совершенно не в курсе того, что я не могу больше писать книги. Он тут ни при чем.
