Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы
– Я сказал, брось свинокол, узкоглазый, – повторил брюнет. Особый говор и смуглое остро очерченное лицо выдавали в нем корсиканца.
– Мы уже уходим, джентльмены, – медленно, с расстановкой сказал Роберт и улыбнулся.
– А ты бакена не попутал, прохожий? – подал голос здоровяк в бушлате и демонстративно заложил руку за пазуху.
Сзади засопел Питс.
– Я гляжу, ты здесь загребной, – кивнул Роберт на желтую перчатку корсиканца. – Скажи своей шавке, чтоб не тявкала. Мы уходим, – добавил он и медленно двинулся вперед.
Щеки брюнета вспыхнули. Рука с плащом чуть опустилась.
– Да ты вообще кто?
– Дикий Ирландец, – заглянул в глаза корсиканцу Роберт.
Тот прищурился, хотел что-то сказать, но его опередил громила в бушлате:
– Да он нам в уши дует, Винченцо! Ирландец не стал бы якшаться с узкоглазыми!
Под Питсом скрипнули доски пола.
– Черт! – выругался голос.
Ирландец успел отвести локтем лупар корсиканца и нажать на спуск. Два выстрела слились в один. Заверещала девка. Рухнул, хватая воздух, бугай, на него повалился Питс, глубже вгоняя нож под кадык. Роберт выдернул из кармана еще дымящийся револьвер. Влепил вторую пулю корсиканцу и парочку последних – пятящемуся к выходу дверному.
Роберт подобрал с пола брошенную шкатулку и дернул Питса за ворот:
– Хватит по нему ерзать, валим! – Оглянулся на девку, рыкнул: – Закрой рот, дура!
Надин его не услышала. Она визжала что есть мочи, сидя на полу, раскачиваясь и не отводя взгляда от клиента. Тот все так же полулежал на кровати, пялился стеклянными глазами и улыбался. Пуля корсиканца снесла ему макушку, вымазав красным и серым аквамарин стен.
Питс поднялся на ноги и вытер руки о штаны:
– И что теперь делать? Это же были люди Шульца!
– Именно, Ушлый. Люди Шульца! Какого дьявола ты вскинулся? – Роберт отшвырнул опустевший «смоукер». Питс молчал. – Ладно, пошли. Думаю, в этом борделе героев больше не осталось.
Когда они спустились по лестнице, в зале их встретили тревожные взгляды и тишина. Хлопок двери за ними прозвучал выстрелом.
На улице уже зажгли газовые фонари. В их свете Питс выглядел выходцем из преисподней – опухшее лицо, заляпанная бурым рубашка, покрытые высохшей коркой руки.
Молча они прошли два дома и свернули в первую попавшуюся подворотню.
Азарт драки прошел, и что-то внутри Роберта заворочалось червяком, зазвенело тревожным колокольчиком, приглушенно, но настойчиво. Беспокоило. И уж точно не дыра в подкладе однобортного честерфилда, не пятна корсиканской крови на саке. Ирландец сунул шкатулку во внутренний карман пиджака и вдруг остановился. В груди стало тепло.
Когда они выходили из «Мечты моряка», трактирщика за стойкой не было.
– Джеки, в этом притоне есть телефон? – спросил Роберт.
Далекий резкий звук стал лучшим ответом. Звук, знакомый каждому в Кетополисе. Электрический ревун мобиля каракатиц. Что-то мокрое коснулось щеки Роберта. Из аспидного без звезд неба повалил большими хлопьями снег.
Первым бросился бежать Питс. Ноги сами понесли Роберта за ним. В голове было пусто, в ушах шумно. В груди расцветало горячим тепло. Спина Питса петляла, вздрагивала, подергивалась дымкой. Щурилась прорезями жабр из-под одежды.
Роберт моргнул, прогоняя видение, и подавился воздухом.
Воздух стал густым, плотным. Ноги вязли в нем, двигаясь все медленнее и медленнее. В нем запутались, зависли снежинки, вороньими крыльями замерли полы пальто. Воздух невидимой паутиной перегородил дорогу, не пускал дальше, прозрачным киселем обволок Роберта, заполнил уши, забил рот, ноздри, потек липкой струйкой в легкие. Роберт не смог переставить ногу и медленно начал опускаться лицом на мостовую. Из последних сил дернулся, подставляя под булыжники бок, а потом и спину, и начал тонуть. Он тонул долго. Снежные хлопья висели над ним и не думали опускаться, просто поворачивались нехотя вокруг своей оси, давая получше себя рассмотреть. Вдруг в небе появилась черная точка. Она темнела, росла, ширилась во все стороны. Надвинулась, навалилась прямо из глубокого неба совершенно черной, абсолютно черной громадиной. Роберт попытался закричать, вытолкнуть из легких студенистую массу, но не смог. В животе стало холодно, а в груди нестерпимо горячо. И воздух дрогнул. Колыхнулся, ударил по ушам, завибрировал тонкой пронзительной нотой:
– Здрав-ствуй… Ро-берт…
Потом он увидел Питса. Тот словно проявился на фотографии, сначала неясным контуром, затем начал приобретать объем. Движения его были плавными, медленными, размытыми. Питс склонился над Робертом, вытянул из кобуры его кольт, достал шкатулку, поднялся. Ирландец смотрел на него широко распахнутыми глазами. Он видел опухшее желтое лицо Питса, узкие щелки глаз, тонкие ноздри. Видел каждую пору, каждый стежок шелковой нити, прямоугольники серебра под кожей, рыбьи чешуйки в веках. Роберт видел, как молотком поднимается боек, как он медленно опускается на капсюль. Как внутри патрона вспыхивает маленькое солнце, гигантский кусок свинца начинает разбег по трубе ствола и летит прямиком ему, Роберту, в лоб.
А потом случилось странное. Тело Роберта согнулось, поднимая торс, сгибая колени, ладонь стиснула рукоять «бульдога», высвободила его из кобуры, прикрепленной на голени. Пуля задела голову, прошлась, царапая кожу. По болотным радужкам Питса расплылись смоляные пятна зрачков. Два барабана синхронно повернулись, пули слаженно толкнули плоть. Роберта прижало плечом к мостовой. Питс вздрогнул и отшатнулся. Удивленно глянул, как из маленькой дырки медленными толчками плещет красное, мажет, впитывается в шерсть. Палец Ирландца вдавил спусковой крючок еще и еще раз. Распускались маки на груди, поднимались выше. Ушлый пятился, словно пытаясь убежать от свинца. И чем дальше он отходил, тем быстрее становилось вокруг.
Заскользили к земле снежинки, навалился звук.
Бахнуло еще раз.
Питс раскинул руки и упал.
– Господи Иисусе, – выдохнул Роберт и жадно втянул в себя воздух. Тут же плечо полыхнуло огнем, рука налилась тяжестью. Захотелось лечь на спину и смотреть в небо, ловить ртом пушистые хлопья, а потом спать. Долго-долго, до самой весны.
Роберт зачерпнул пригоршню снега, бурого, пополам с грязью, отер лицо. Кряхтя, поднялся и побрел к Питсу. Белые бабочки садились на его кожу и нехотя таяли. Роберт забрал свой кольт, выбил пяткой из мертвой руки шкатулку, положил в нагрудный карман. Сплюнул горечь и, зажимая рану, двинулся на шум и гомон. За ним муравьиной тропкой тянулись кровавые бусины.
* * *Каждый шаг давался с трудом, бил кувалдой в простреленное плечо. Ботинки шаркали, оставляли в снегу полоски. Все стало неимоверно тяжелым: и обувь, и одежда, и оружие. Холода Роберт не чувствовал. Наоборот, в груди было нестерпимо жарко, так, что пришлось расстегнуть пиджак и вытирать заливающий глаза пот. Зрение выкидывало странные штуки. Стены домов изредка вздрагивали, колыхались пробежавшей волной. Падающий снег казался фиолетовым. Брусчатка под ногами шевелилась.
