Клиффорд Саймак - Театр теней: Фантастические рассказы
Подходя к дому, он увидел на ступеньках своего крыльца ка– кое-то пугало. Заметив приближающегося доктора, пугало подобрало конечности и встало.
Привет, док,— произнесло оно.
Добрый вечер, Джейк,— поздоровался Эмби.
Я совсем уж было собрался на рыбалку,— сообщил Джейк.
Эмби не спеша опустился на ступеньку и покачал головой:
Только не сегодня, не до этого мне. Университет закрыли.
Джейк сел рядом с ним и уставился в пустоту по ту сторону
улицы.
Мне кажется, док, для вас это не такая уж большая неожиданность.
Я ждал этого,— согласился Эмби.— Кроме отпрысков пузырей, занятий никто уже не посещает. Все новые ходят в свои университеты, если, конечно, то, куда они ходят, можно так назвать. Сказать по правде, Джейк, представить себе не могу, что за знания могут дать им эти школы.
Но вы хоть обеспечены, насколько мне известно,— сказал Джейк успокаивающе,— Все эти годы вы работали и, наверно, смогли кое-что отложить. А вот мы всегда перебивались с хлеба на воду, и так оно, видать, и дальше будет.
Да не так уж много у меня денег,— сказал Эмби,— но, в общем-то, не пропаду как-нибудь. Не так уж долго осталось — ведь мне почти семьдесят.
Было время, когда мужчина в шестьдесят пять лет по закону мог выйти на пенсию,— сказал Джейк.— Но эти новые расправились с законами, как и со всем прочим, правда.
Он поднял с земли коротенькую сухую веточку и стал рассеянно ковырять ею в траве.
Всю жизнь я мечтал — вот скоплю деньжонок и куплю себе трейлер. Без трейлера нынче делать нечего. Теперь, когда времена изменились, без него никуда. Помню, когда я был еще маленький, всякий, у кого был свой дом, мог спокойно доживать свои дни. А ноне и дом не в цене. Ноне нужен трейлер.
Он с трудом распрямил конечности, встал — ветер развевал его лохмотья,— посмотрел на продолжавшего сидеть Эмби.
Как насчет рыбалки, док? Может, передумали?
Я чувствую себя совсем разбитым,— ответил Эмби.
Теперь, раз вы не работаете,— сказал Джейк,— у нас с вами будет куча времени, поохотимся. В округе полно белок, и крольчата скоро подрастут до нужных кондиций. А осенью нас должны порадовать и еноты. Теперь, раз уж вы больше не работаете, я буду делиться с вами шкурками…
Стоит ли делить шкуру неубитого медведя? — заметил Эмби.
Джейк засунул большие пальцы рук за пояс и сплюнул на землю.
Можно будет и по лесам побродить — не все ли равно, как убить время? Кто привык быть мужиком в доме, украдет, а деньжат заработает. Правда, теперь уж не резон рыскать по брошенным домам в поисках добычи, только время зря потратишь. Кругом все порушено и рушится дальше, так что не знаешь, где какая ловушка тебя поджидает, стоит войти в дом. Разве угадаешь, что там рухнет на тебя, а то, глядишь, и пол из-под ног уйдет,— Он поправил подтяжки,— Помните, как мы с вами нашли коробку, полную всяких драгоценностей?
Эмби кивнул:
Помню. Вам их почти хватило бы на трейлер.
Правда ведь? Хуже не придумаешь, чем пустить на ветер порядочную таки сумму. Купил я тогда ружье, патроны к нему, кое-какую одежонку для домашних — видит бог, как мы в ней тогда нуждались! — и кучу жратвы. Я и опомниться не успел, как у меня осталось с гулькин нос, нечего было и думать о трейлере. Прежде, бывало, можно было купить в кредит. Всего и заплатил бы каких-нибудь десять процентов. Теперь об этом и думать нечего. Не осталось даже банков. И контор, где давали взаймы. Помните, док, сколько их в городе было?
Все изменилось,— сказал Эмби,— Когда я оглядываюсь назад, все мне кажется неправдоподобным.
И тем не менее все так и было.
Прекратили свое существование города; фермы превратились в корпорации, а люди больше не жили в своих домах — в них оставались жить только пузыри и бродяги.
И такие, как я, подумал Эмби.
3Это была сумасшедшая идея — по всей видимости, свидетельство старческого слабоумия. Человек в шестьдесят восемь лет, профессор с устоявшимися привычками, не пустился бы в столь дикую авантюру, даже если бы весь мир рушился у него под ногами.
Он пытался не думать об этом, но не мог справиться с собой. Пока он готовил себе ужин, ел, мыл посуду, мысль об этом не покидала его.
Покончив с посудой, он взял кухонную лампу и направился в гостиную. Лампу он поставил на стол рядом с другой лампой, зажег и ее. Когда человеку для чтения нужны две лампы, подумал он, это значит, что со зрением у него дела плохи. Но, с другой стороны, керосиновые лампы дают слабый свет, не то что электрические.
Он достал с полки книгу и принялся за чтение, но не мог читать, не мог сосредоточиться. В конце концов он оставил это занятие.
Взяв одну из ламп, он подошел с ней к камину и поднял так, чтобы свет падал на висевший над ним портрет. А пока поднимал лампу, загадал, улыбнется ли она ему сегодня; он был почти уверен, что улыбнется, потому что всегда, когда он так нуждался в ее улыбке, она с готовностью нежно улыбалась ему.
И все же полной уверенности не было, но вот он увидел — улыбается — и остался стоять, вглядываясь в ее лицо, улыбку.
В последнее время он довольно часто разговаривал с ней, потому что помнил, с каким вниманием она всегда выслушивала его, рассказывал ли он о своих неприятностях или о победах — хотя, по правде говоря, побед у него было не так уж много.
Но сегодня он не мог говорить — она бы его не поняла. Мир, в котором он жил после ее ухода, перевернулся вверх тормашками, ей никогда не понять этого. Если он станет рассказывать ей о нем, она расстроится, встревожится, а он не мог, не смел допустить ничего подобного.
Ты думаешь, сказал он себе с укором, что самое лучшее нее оставить без перемен. Тебе есть где спрятаться. Есть возможность провести остаток дней своих в тепле и безопасности. И он точно знал, что именно такое решение его больше всего устроило бы.
Но занудный голос в мозгу настаивал: ты потерял свою работу и не жалеешь об этом. Ты закрыл на это глаза. Ты потерпел поражение, потому что смотрел только назад. Настоящий историк не вправе жить только прошлым. Он должен пользоваться знанием о прошлом для понимания настоящего; и он должен одинаково хорошо знать и прошлое и настоящее, чтобы видеть, в каком направлении идет развитие, куда устремляется будущее.
Но я вовсе не хочу знать будущее, противился упрямый доктор Амброуз Уилсон.
Но занудливый голос настаивал: единственное, что достойно познания, это будущее.
Он молча стоял, держа лампу над головой и пристально вглядываясь в портрет, будто в ожидании, что она заговорит или подаст какой-нибудь знак. Никаких знаков не последовало. Да и не могло их быть, он знал. В конце концов, это был всего лишь портрет женщины, умершей тридцать лет назад. Неразрывная близость, давнишние, горькие воспоминания, улыбка на губах — все это было в его сердце и памяти, а не на куске холста, на который умная кисть нанесла мазки, сохранившие на долгие годы блистательную иллюзию любимого лица.
