Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
Тцам лик потрескивал у меня под кожей, как статическое напряжение вокруг сферы Ван де Граафа.[687] Госпожа описала Драгоценные Города, зарастающие джунглями, и я представил их как прокручиваемую назад беззвучную съемку красного китайского фейерверка на фоне зеленого неба. Иш, Ашкаламак, Яшчилан, Бонампак, Паленке, Каминалхуйу, Ти ак’ал, Уашактун и Тонил — всех их накрыла волна небытия, хлынувшая из-за падения империи Теотиуакана. Пальцы Кох прыгали вперед, с каждым безмолвным биением устанавливая очередной зерновой череп на следующем квадратике, оставляя расширяющийся след, только он находился впереди линии семян, перьевые волоски игрового поля сплетались в кристаллы истории. На севере прорастали новые города — Кан, Эк, Розовая Гора, Тула, Кремневое Озеро, Чичен, Кабах, Узкий-Всегда-Полный-Колодец, Ушмаль и Майяпан. Позднее с началом десятого б’ак’туна в озере опять кристаллизовались новые скопления пирамид — близко к центру доски, но к югу и западу от руин Теотиуакана: Тлашкала, Теночтитлан и сотни других городов Тройственного союза.[688] Из столиц по всей Мезоамерике двигались, как армии муравьев, колонны солдат. Я бросил взгляд на Кох. Она сидела в напряжении, и я проносился вместе с ней сквозь эпохи, словно госпожа катилась на серфе по потоку вулканической лавы со мной на спине. Если вы участвуете в соревнованиях по шахматам или го, играете в «Нео-Тео» или другую неглупую компьютерную игру, то вам знакомо это чувство: умственная агония, когда ты знаешь, что не сможешь удержать в воздухе так много шаров. То же самое ощущают спортсмены. Ты делаешь последнее усилие и думаешь, что оно тебе не дастся, но все же проходишь сквозь стену и поднимаешься наверх, а потом тебе не спуститься оттуда, ты паникуешь и взываешь о помощи. Кох удерживала в голове тысячи событий и смотрела, как они развиваются, с помощью камня, знаменующего ее альтер-эго, и с каждым ходом она выбирала одно из них. Каноэ размером с город выскальзывали из моря на красное днище доски. Она снова видела людей-рыб в чешуе, черные фурункулы, прорывающие квадратные мили загорелой кожи, легкие, испещренные гнойниками, умирающих людей, тела которых разлагались с такой быстротой, что их не успевали хоронить. Кох переместилась в 1518 год, когда Эрнан Кортес добрался до Мехико-Сити всего в нескольких милях от руин Теотиуакана. Белые города в центре озера корчились в языках пламени. Кох поежилась.
— 9 Ветра, 10 Мысли, шестнадцатого к’атуна, — сказала она, назвав дату 4 февраля 1525 года. Озеро высохло, его ил занесло песчаными бурями.
— Он уничтожает нас, — простонала Кох.
— Кто?
Она описала гиганта в рыбьей чешуе с оранжевой бородой.
Я сказал, что знаю, как его зовут.
— Как? — жестом спросила она.
— Педро де Альварадо.
(53)
Кох повторила это имя. Я услышал, как она произносит его здесь, сейчас, — и у меня мурашки побежали по коже.
— Теперь мы рабы, — проронила госпожа.
Я перевел взгляд на доску. Она достигла размеров всего Западного полушария, и население катилось по континенту, словно бусинки по тарелке. Кох описывала города, увеличивавшиеся в размерах каждые несколько мирных сезонов, словно подземные грибы, и темные сдвоенные корни, по которым ползали осклизлые гигантские черви. Я пояснил, что, на мой взгляд, она видит, и она повторила: «Железная дорога». Госпожа передвинулась с 24 декабря 1917-го в 1918-й на даты землетрясений, которые уничтожили Сьюидад. Она рассказывала о корнях, которые множились, заплетались, давали побеги и сочились битумом. По ним бегали темные быстрые клещи, высасывающие соки из Земной Жабы, и от их дыхания высыхали деревья. После девятого к’атуна последнего б’ак’туна вонючие клещи размножились, их глазурованные орды красного, синего и желтого цветов сновали туда-сюда, а у части из них отросли крылья. Я понял: она говорит о дорогах, машинах и самолетах. Она описывала пучки кварцевых кристаллов, которые «вырастали за ночь и выблевывали белых мух в треснутую сине-зеленую чашу». Тут я не сообразил, о чем Кох толкует. Она положила свой сапфир на 11 Ревуна, 4 Белизны в пятом уинале первого туна восемнадцатого к’атуна тринадцатого и последнего б’ак’туна.
— День твоего именования, — сказала она.
— Верно, — цокнул я в ответ.
Кох переместила камень на 4 февраля 1976 года (день последнего сильного землетрясения в Гватемале), а потом дальше — в последний б’ак’тун.
— 11 Движения, — прокомментировал а Кох. — Духовая трубка-змея ухватила себя за хвост и выблевывает пыльную крошку в огонь Бога Нуля, и пески спекаются в кристаллические ножи. — Эта дата соответствовала второму июня две тысячи десятого года — дню взрыва коллайдера в Уахуапан-де-Леоне.
Я начал рассказывать ей об этом, но она передвинула свинцовый опал на 6 Бритву 6 Желтореберника.
— Они сражаются сами с собой, — произнесла она, — в городе игр северных коралловых равнин.
— Диснейуорлд, — подтвердил я.
— А что именно случилось в это солнце?
Я описал этот день подробно, как только мог.
Она двинулась дальше к кромке мира на крайней западной части доски и к ячейке по имени 4 Владыки, 3 Желтореберника, 21 декабря 2012 года — к дате конца времен.
— Тайный ахау обращает своих людей против своего же рода, — нахмурилась Кох. — У него искривленный череп.
Я цокнул, сообщая, что понял, но пока эта информация ничего мне не давала.
— Нет, постой, — сказала она. — Он не ахау. Он только использует его голос. Его имя Кампсис Укореняющийся.
Приехали, подумал я. Однако в некотором роде это уже конкретика. Проблема лишь в том, что я не знаю никого по имени Кампсис Укореняющийся.
Гм.
Ишианское словосочетание, которым она воспользовалась, — т’аал чакониб — означало «колибри шоколадного цветка». И разумеется, относилось к Campsis radicans.[689] Но дело в том, что эти слова чаще использовались в качестве определения, как идиома для обозначения нежно-розового цвета. Так что, вероятно, она имела в виду «светло-красный».
— Можешь ты, которая надо мной, сказать мне, где он находится? — спросил я, но Кох уже пошла дальше, переместила свой камень за черту последнего дня, в зону безымянного времени.
Черт побери. Я бросил на нее взгляд. Игроки умеют скрывать умственную усталость. Но не от таких профи, как я. И хотя Кох внешне никак не изменилась, если не считать сухости прищуренных глаз, которые приходилось долго напрягать, и одну-две чрезмерно набухшие жилы на виске, не окрашенном меланином, у меня возникло предчувствие, что она вот-вот рухнет без сознания. Из-под ее умасленных волос скатилась капелька пота. Мне почудилось, что на доске и вокруг нас толкались, спотыкаясь и воя, многочисленные рудиментарные формы, они ревели подобно стае гигантских чудовищ, запертых в громадном каменном зале. Впереди маячила кромка обозримого пространства, а за ней — зона, не то чтобы погруженная в туман или темноту, а просто находящаяся за пределами видимости. Восемьдесят процентов сферы вокруг вашей головы вы не охватываете зрительно, более того, вы не можете даже представить, что там находится. Вы напрягаетесь, пытаетесь поднять взгляд выше, скажем, треугольника волос на лбу и погружаетесь в коричневатую мглу.
