Владимир Михайлов - Дверь с той стороны (сборник)
– Логично. Только истина – не плод логики. И потом: созрел ли наш разум? Однако мы все болтаем. Слушай, Уваров, я не хочу больше терять здесь время. Сейчас время – главное. И…
«Всякое искусственно вызванное деление частиц сопровождается исчезновением определенного количества времени. И если такое деление происходит неоднократно и в больших количествах, дефект времени становится…»
– Глупости, – сказал Уваров. – Это ты придумал.
– Сколько же ты еще намерен идти?
– Я относительно дефекта времени. Откуда ты взял?
– Я? Черт, разве я что-то сказал? Бывает, я говорю вслух во сне – после больших встрясок. Извини. Что-то подобное мелькнуло у меня в голове. Но мне показалось, что это сказал ты. Я даже удивился.
– Как я мог? Физика – не моя область. Да, о мудрости… Мы еще не достигли ее, конечно. Но инстинкт размножения намного опережает ее.
– И ты решил древнюю проблему: встретив – понять? Найти общий язык?
– А так ли нужен он? Пусть выброшенные на остров мужчина и женщина говорят на разных языках. Помешает ли это им соединиться? Им не понадобятся подсказки. Это в худшем случае. Но может быть – и я надеюсь, – мир разума един. И в любой точке любого пространства разум говорит на едином языке. Не в лингвистическом смысле конечно…
– Маловероятно.
– Но тебе ведь не кажется странным, что весь мир построен из одних и тех же частиц. И электрон из Магелланова Облака будет чувствовать себя в Солнечной системе не менее уютно. Почему же не предположить, что и разум? Построен из одних и тех же элементарных частиц, движущихся… и превращающихся по тем же законам? Он ведь тоже продукт движения материи?
– И в каждом мире – свой Шекспир? А принц Датский окажется старым знакомым пришельца извне?
– Что в этом принципиально невозможного?
– Не знаю. Может быть…
«Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам…»
– У тебя хорошее произношение, – похвалил Уваров.
– Какое это имеет отношение…
– Английское. Не знал, что ты…
– Да ты когда-нибудь слышал мой английский?
– Да только что.
– Жарко. – Савельев озабоченно глянул на товарища. – И, видно, заряженная среда на нас действует. – Он только что слышал совершенно четко, как Уваров – а кто же кроме? – произнес реплику из великой трагедии; по-русски, разумеется: английского Савельев не знал совсем. – Давай, будем говорить дальше. Это успокаивает. О чем мы – перед «Гамлетом»?
– О чем же?.. Да. Что невозможного в том, что «Гамлет», как электрон, един для Вселенной?
– Но тогда ты как раз должен бы поверить, что наших с «Омеги» тут нет, а сигнал послан ими, другими, говорящими на едином языке разума.
Они снова молчали несколько минут. Время сейчас, впрочем, измерялось не часами, а делениями на шкале воздушного манометра.
– Пойдем, – сказал затем Уваров. – Отдохнули. – Он сделал было шаг, но остановился, тяжело размышляя. – Слушай… Наверное, ты прав, Савельич, и в самом деле надо возвращаться. Я что-то перестал верить, что мы тут найдем их. А время, как ты сам сказал, дорого. – В словах его не было решимости, скорее какая-то неуверенность, соседствовавшая со страхом. – Посмотри, как свет усиливается – там, впереди. Если и с нами что-то случится…
Казалось бы, Савельев должен с радостью согласиться. Он, однако, замялся:
– Свет… Ты прав – он что-то означает, предвещает… Давай-ка посмотрим, что именно. И если наших там нет, будем считать, что одной загадкой стало больше в задачнике Природы. Она любит ставить в тупик, ничего не скажешь.
Уваров вздохнул:
– Она любит резвиться, Природа. Она еще дитя, она бурно растет и резвится, бездумно и непоследовательно, как девочка на грани перелома, когда детское сталкивается с женским и возникают вихри и водовороты, и проносятся тайфуны, грозя смести все, что непрочно…
– Почему бы тебе не писать стихи, Уваров?
– Боюсь. Это значило бы – стать прозрачным. А я не готов к этому. Посмотри, мы ничего не забыли?
Савельев осмотрелся.
– Нет, все свое носим с собой.
– Тронулись.
– Вперед!
– Постой! Все же – вперед?
– Да.
– Но раз наших тут нет, мы решили, значит, мы нужны им в другом месте?
– Не знаю. Думаю, что их тут и не было. И не могло быть. Наверху все наверняка выяснили.
– Откуда такая уверенность?
– Чисто пилотские соображения. Не стану утруждать тебя сейчас. В общем, у нас есть немного времени. Посмотрим, что там – впереди.
– Ну, если ты так уж уверен…
Они зашагали быстрее; воздух потрескивал; постепенно какая-то слизь, тускло мерцавшая, отдельными пятнами стала возникать на ноздреватых стенах; влажность увеличилась, порой сверху срывались тяжелые, литые капли чего-то и, мгновенно и радужно вспыхивая, разлетались, ударившись о грунт.
– Не так быстро, Савельич.
– Становится жарче, а?
– Не от скорости. Повышается температура.
– Уклон тут круче.
Уваров снова вздохнул, помахал ладонями перед лицом, словно отгоняя что-то – может быть, тот самый страх, который несколько минут назад задел его крылом.
– Спускаемся, несомненно. Ладно. Там, внизу, что-то интересное может раскрыться. Меня уже немного лихорадит. Знакомое чувство.
– Лихорадка открытия?
– Прекрасная болезнь. Я дважды в жизни… Наверно, все же хорошо, что мы не повернули назад. Если возвращаешься, когда впереди маячит что-то, может быть, новое, потом неизбежно ощущаешь себя преступником и удивляешься, почему никто не выступает с обвинением. Хорошо…
«Считая нужным, однако, еще больше помочь простому народу, он позволил всякому гражданину выступать в защиту потерпевшего и требовать наказания преступника…»
– Любовь к цитатам – свойство теоретиков, а?
– К чему ты это? – спросил Уваров внешне безразлично.
– Да вот к этому самому.
Уваров помолчал, глядя под ноги.
– Не обращай внимания, – посоветовал он потом. – Нервы. Обстановка…
– Да. Мы волнуемся. Тут вредно молчать. Говори. Все равно о чем.
– Хорошо. Ты сказал: может быть, принятый сигнал послан другими. Но я не верю в города, возникающие вдруг в пустыне. Это мираж. На самом деле городу всегда предшествует дорога. Обработанная земля. Предместья. Множество признаков культуры. А здесь? Подумай: в чем функция разума? Изменять, совершенствовать мир. А как может разум совершать это, не оставляя зримых следов? Мир ведь видим, и наступившие в нем изменения тоже должны быть видимыми. Гладкая дорога вместо хаоса глыб. Я знаю это! Слышишь? Знаю!
