Александр Казанцев - Модель грядущего (Купол надежды - 2)
Моего Спартака тоже вызвали как молодежного вожака.
Остап, приплясывая на снегу и похлопывая себя рукавицами, говорил:
- Везет же парноногому, как в очко картежнику. Отогреешься в салоне. А мы тут без последних достижений культуры смерзнемся как цуцики. Ты хоть милосердную сестру с химическими грелками притащи. На ледоколе у японского доктора вымоли.
- Нет лучше химии, чем внутри нас! - крикнул Спартак и совсем по-мальчишески кинулся бороться с Остапом.
Но тот, ввиду явного преимущества противника, спасся бегством под общий хохот темнокожих и белозубых ледовых робинзонов.
Глядя на Спартака, я сразу понял, что она на катере. Он стал махать руками, приплясывать, смешно выкидывая ноги и скользя на мокром льду. Потом, разбрызгивая набежавшую волну, влетел в воду.
- Кому море по колено? Врут, что только под мухой! - заметил Остап.
С ним можно согласиться.
Я увидел ее. Она сидела вместе с двумя громоздкими мужчинами, чернобородым инженером Вальтером Шульцем и капитаном "Гёте" Денцлером, с виду добродушным, но на деле несносно придирчивым толстяком. На ней были куртка и брюки, как на мальчишке. И берет, из-под которого ветер старался вырвать черные волосы, развернуть их, как она шутила, пиратским флагом.
Я сел напротив нее. Спартак рядом. Он сказал ей странные слова:
- Стихов моих любимый томик...
Но она их поняла и засияла.
Я нашел ее еще в Москве. Ведь она была дочерью моего друга и другом сына со школьной скамьи. И мне хотелось узнать ее.
Спартак повел меня к ее тете, сестре Вахтанга. Она была замужем за известным академиком архитектуры, который не только предоставил девушке комнату в своей квартире, но и привил ей свою неистовую любовь к зодчеству.
"Покажи, что тебя окружает, и я скажу, кто ты". Кажется, я переиначил известное изречение, но сейчас так можно было сказать.
Я вошел в ее комнату и огляделся. На стенах репродукции: затейливые, многоскульптурные храмы Древней Индии, величественно огромные и предельно простые египетские пирамиды, таинственно покинутые великолепные дворцы и храмы древних майя, причудливые восточные пагоды с загнутыми вверх краями крыш. Здесь и беломраморные шедевры эллинской архитектуры, венчающиеся божественным Парфеноном. И рядом островерхие, исступленно устремленные вверх готические церкви. И оттеняющие их сурово мрачные башни средневековых замков, олицетворение силы, страха и оскудения духа.
Да, Тамара любила свою архитектуру, она поклонялась ей, воздвигнув ей своеобразный маленький храм в своей комнате.
Я сказал ей о своем впечатлении.
- Это ведь голос эпох, - отозвалась она, гордо вскинув голову. Цивилизации появлялись и исчезали. И оставались от них великолепные, порой загадочные здания, дворцы или храмы, изучая которые, люди пытаются понять, кто, зачем и как их строил, на каком уровне культуры находился, как жил и что думал.
- Так вот что напоминают репродукции!
- Мне не надо напоминать. Я поклоняюсь прекрасному и ненавижу "архитектуру скупых смет".
- А почему здесь нет таких современных зданий, как американские небоскребы?
- Не говорите мне об этих чудовищных коробках стиля нищих духом богатеев.
- Вы решительны в своих взглядах и высказываниях, - заметил я, не решаясь называть ее по старинке на "ты". Она мне казалась жрицей выдуманного ею храма. Пожалуй, она даже воображала себя в толпе молящихся под причудливыми сводами или царственной походкой поднималась по мраморной лестнице дворца, который должен удивлять великолепием и роскошью людей и тысячелетия спустя.
- Вы говорите о решительности моих высказываний? Я в суждениях всегда такая. Спартак знает. Даже природу воспринимаю с некоторым преувеличением. Покажу вам кое-какие этюды - и вы лучше поймете меня. Я пишу то, чем восхищаюсь, и прежде всего силой стихии. Потому, рисуя лес, я изображаю лесной пожар, а река у меня выходит из берегов, затопляя дома и дороги. А море не представляю себе иначе, чем в шторм с девятым валом, накрывающим корабль вместе с мачтами. Потому и ветерок, закручивающий листья на дорожке, представляется мне сокрушительным торнадо.
- Вы выдумщица! - рассмеялся я. - Но рыбак рыбака видит издалека. Недаром я к вам пришел.
Спартак сказал:
- У нее волшебная лупа. Вот и любуется через нее миром.
- Лупа романтики? Кто бы мне ее подарил?
Они оба рассмеялись.
- Она с твоей собственной лупы копию сняла, - пояснил Спартак.
Мы сразу стали добрыми друзьями. Я написал Вахтангу, что восхищен его дочерью.
Он прислал телеграмму: "Буду тамадой. Прошу вызвать".
Он, конечно, имел в виду свадьбу...
Когда Тамара узнала, что Спартак вместе со мной отправляется в Антарктиду на стройку Города Надежды, она умудрилась перейти на работу в архитектурную мастерскую, занимавшуюся проектированием зданий Города Надежды. А там с чисто женской настойчивостью и лукавством (как она сама заявила) сделала так, что наблюдение за выполнением заказов на блоки зданий поручили ей. И пришлось ей отправиться в Гамбург. И так уж вела дела, что в Антарктиду отправить груз без нее оказалось невозможным.
В конце концов юная жрица богини Зодчества попала на корабль "Иоганн Вольфганг Гёте" и вот теперь вместе с инженером Вальтером Шульцем почему-то направлялась на Совет командора.
Я любовался ею и Спартаком.
В полынье, пробитой для судов ледоколом "Ильич", на которую вышел катер, стало сильно качать.
Капитан с "Гёте" только посмеивался, отчего у него словно прибавлялось подбородков, второй же великан так согнулся, что спрятал свою разбойничью (по словам Тамары) бороду у себя в коленях. Сама же Тамара - Вахтанг мог гордиться ею - закусив губу, отодвинулась от борта, к которому ее, вероятно, потянуло. Она скорее умерла бы, чем позволила себе перегнуться через него.
Катер приближался к флагману экспедиции.
Я смотрел на Тамару, на ее лицо, напоминавшее древнюю камею, и думал, почему на Совет командора Анисимов вызвал архитектора, когда блоки зданий Города Надежды утонули. Ведь он не знал, с чем я еду к нему на ледокол".
Глава седьмая
ВОДА - ЧУДЕСНИЦА
"Теперь надо вернуться к перерыву в моих записках, к двадцатилетней работе на металлургическом заводе, где удалось создать "лабораторию изобретательства". В бывшей кладовой машиностроительного цеха установили столы со множеством приборов и даже станки: токарный, сверлильный, фрезерный. Все сами делали на них для задуманных новшеств.
Помогло мое предложение избавить сталеваров от заглядывания в мартеновскую печь, когда лицо обдавало жаром. По пучку охлаждаемых стеклянных нитей цветное объемное изображение передавалось на всю длину жгута. Через простейшую оптику можно видеть внутренность печи, не приближаясь к ней. То, что это не ново, меня не обескуражило. Ведь сталеварам стало легче! И лабораторию мы получили для давно задуманных исканий.