Лоуренс Дженифер - «Если», 1997 № 08
— Чем ты сегодня обкололся, Кипяток? — устало осведомился Кервин.
— Только что, — важно ответствовал Кипяток, — я выпил до дна целую порцию вишневой коки. Ибо «Рыболовный крючок» закрыт по соображениям санитарии.
— Их вообще пора отдать под суд.
— Узнаю старину Кервина! Знакомое благородство и готовность понять ближнего. По крайней мере, я не торчу здесь и не строчу всякую муру. Ты-то что можешь сказать в свое оправдание?
Кервин предпринимал героические, но безуспешные попытки заслонить написанное от взора Кипятка.
— Ничего. Просто убиваю время.
— Ну, конечно! Лучшего места не придумаешь! — Кипяток поднял обе руки. — Я верю каждому твоему слову. Я видел, что ты строчишь, как сумасшедший, но это вовсе не значит, что ты пишешь о чем-то конкретном. Или, может, мы занимаемся одним и тем же, только заходим с противоположных концов: я выставляю себя на обозрение, а ты обозреваешь?
Кервин молча отвернулся. Спровоцировать его на вспышку гнева было практически невозможно. Кипятка охватило нетерпение: настало время делать ноги. Здесь он уже совершил все, что мог. Если выбежать до того, как уйдут последние посетители, он еще успеет проколоть пару шин, чтобы потом наблюдать с безопасного расстояния за взбешенным автовладельцем.
У Кервина, по крайней мере, наблюдались кое-какие всплески мозговой деятельности. Он не просто пускал пену, а вел беседу.
— Тебе известно, что боулинг — самый популярный спорт в Соединенных Штатах? В некотором смысле он представляет собой отличную модель конкурентного общества. Наблюдая за игроками, можно многое понять.
— Это и мне заметно. Титаническая задача: вычислить соотношение между потреблением пива и посещением отхожего места! Факультетский компьютер занимался бы этим несколько секунд.
— Речь о другом, — обиженно сказал Кервин. — И вообще, я не сам выбрал это задание. Мне хотелось в муниципалитет, но пока на факультете до меня дошла очередь, все приличное разобрали, и мне оставалось одно из двух: либо кегельбан, либо автобусная поездка в резервацию вместе с остальными.
— Просто ты не используешь полностью свое воображение. Ты мог бы изучать однокурсников, изучающих индейцев. Впрочем, мне понятно, почему ты подался сюда. Будь я навахо или хопи, натягивающим нижнее белье на глазах у очередного благонамеренного белого мальчика, я бы сорвал со стены дедовский дробовик и нашпиговал ему задницу свинцом. Других это, конечно, не отпугнуло бы: они просто занесли бы в блокнотики соответствующее наблюдение.
Кервин укоризненно поводил шариковой ручкой перед носом у собеседника.
— Ты передал самую суть своей проблемы, сам того не заметив. Как раз в этом, а вовсе не в кричащем облачении, смысл твоего протеста: опора на словесное и физическое насилие, подменяющее подлинное самовыражение.
— А они, выходит, самовыражаются? — Кипяток указал на последних игроков. Почти все матчи уже завершились, но кое-кто был не в состоянии отойти от дорожек, не сбив напоследок еще пару-другую комбинаций кеглей. — Ты называешь это насилием, а я — жизнью. Различие между моими друзьями и этими картофелинами на ножках заключается в том, что мы терпимы. «Мне не нравится твой образ жизни, твоя прическа, я презираю все, что тебе дорого» — я же слышу все это с тех пор, как впервые научился понимать речь! Но все равно мне присуща терпимость. У меня не подскакивает давление, когда я вижу субъекта в ковбойских сапогах, джинсах и фланелевой рубашке с остатками еды недельной давности на груди. А твоим «нормальным» людям достаточно разок на меня взглянуть — и они уже тянутся за табуреткой.
— Ты пользуешься стереотипами, — с улыбкой возразил Кервин. — Как и они — в отношении тебя.
— Они и есть настоящие стереотипы. Даже не «стерео», а монотипы. В целой толпе не сыщешь ни одной индивидуальности… Впрочем, — Кипяток сбавил тон, — если мы выпьем по банке коки, я сумею вытерпеть твои объяснения.
Кервин извлек пару мятых купюр.
— Только на сей раз, будь добр, принеси сдачу.
— Может, я и анархист, но не вор.
— Тогда смотри, не окажись забывчивым анархистом. Мне нужны деньги на бензин.
— Успокойся, за мной не заржавеет. — Подходя к буфету, он опасливо оглянулся, но его мучитель давно убрался. На беду, Кипяток не нашел и прежних официанток. Буфетчик отвернулся от Кипятка, наливая коку.
Кипяток сгреб сдачу — без малого доллар. Задумавшись, стоит ли прикарманить мелочь целиком, он принял решение разделить монеты пополам: иначе что подумает о нем бедолага Кервин?
Кипяток еще немного потянул резину, но подтрунивание над студентом не доставляло ему большого удовольствия: Кервин парировал нападки вежливо и спокойно. Такого, как он, было совершенно невозможно вывести из равновесия. Блестящее самообладание! Прежние попытки Кипятка смутить Кервина тоже редко приводили к успеху. Даже если бы он по оплошности залил кокой его аккуратные записи, то получил бы в ответ затрещину, но не дождался от студента-социолога настоящей обиды. К тому же вся соль заключалась в том, чтобы поколебать его душевный покой, а не причинить физическое страдание.
На прощание Кипяток прошелся по родителям Кервина, но тот лишь слегка разрумянился, вместо того чтобы разразиться бранью. Время было еще детское, и Кипяток надеялся разыскать Миджа и Дреко, чтобы втроем прокатиться в машине Дреко по автостраде. Если и эта надежда не сбудется, ему оставались разве что «Нора» и здоровый сон. В последнем случае он счел бы удачей, если бы проспал до следующего вечера.
Он уже был готов уйти, когда вдруг приметил игрока на последней, тридцать шестой дорожке. Ничего особенного, даже ростом он был всего лишь с самого Кипятка. Коричневые джинсы, рубашка с длинными рукавами. Последнее показалось странным: в кегельбане было тепло даже поздним вечером; с другой стороны, на свете хватает мерзляков.
Игроку предстояло разбить «десять и семь», самую сложную из всех возможных комбинаций, — так, во всяком случае, рассудил Кипяток, не обладавший специальными познаниями в игре.
Собственно, он даже не наблюдал за игроком и засек его бросок лишь краем глаза. Остановиться его заставил не сам бросок, а способ, каким он был совершен.
Шар прокатился по правому краю дорожки и, опрокинув шеренгу из десяти кеглей, исчез из виду. В следующее мгновение Кипяток замер, словно с размаху налетел на стеклянную стену: шар появился снова, каким-то образом выкатившись раньше времени из автоуловителя, совершил прыжок, как мангуст, охотящийся за коброй, произвел поворот на девяносто градусов и свалил оставшиеся семь кеглей.
