Дмитрий Самохин - У смерти твои глаза
Мы дымили ядреным табачком. Густые клубы дыма поднимались над нами и растворялись в тумане.
– Говорят, какого-то важного типа утопили. Вся городская верхушка собралась, – продолжал полицейский. – Все утро совещались. Даже вроде губернатора вызвали. Меня-то здесь не было. Я, как водится, только на дежурство заступил, а тут сразу сюда. Начальство-то тело приказало изъять. Выловить-то выловили. Эксперты покрутились. Все вроде уладили. Сфотографировали. Полная зачистка местности. А нас пока не сняли. Говорили, дело государственной важности. Заказное убийство.
– Когда выловили-то? – поинтересовался я между затяжками. – Холодного?
– Что-то около семи. Я же говорил.
Вдруг полицейского охватила подозрительность. Он даже сигареллу изо рта вынул, внимательно осмотрел, точно подозревая в ней английского шпиона, и приготовился отправить ее за борт.
– А ты чего здесь ошиваешься-то? – набросился на меня собеседник, внезапно перейдя на ты.
– Я сыщик. Частный. Раньше, как и ты, в органах чалился, а теперь вот на вольных хлебах. За супругой одного олуха следил, да вот возле Новой Голландии и упустил, – неспешно, как бы не замечая червя подозрительности, что вгрызался, бороздя туннели, в душу полицейского, произнес я.
– Где служил-то раньше? – спросил он.
– На Васильевском. У Крабова. – Как к месту пришелся инспектор.
Полицейский поуспокоился, признал своего, расслабился и вернул сигареллу из опалы.
– Как на вольных-то?
– Бывает густо, а иногда пусто, – отозвался я. Из полицейской каюты показался молодой сержант.
– Розыч, шеф звонил. Оцепление снимаем. Буек надо выловить.
Пожилой нахмурился, затушил сигареллу и метнул ее в палубный мусоросжигатель. Не попал, и мундштук с окурком, прокатившись по палубе, исчез в водах.
– Служба, брат, – с сожалением кивнул полицейский и протянул мне через палубу руку. – Ну, бывай. Если погонят со службы, пристроишь. Я в наружке силен.
– Без проблем.
Я протянул ему визитную карточку конкурентов. Парочка их для отвода глаз всегда лежала у меня в бумажнике.
Все, что мог вытянуть из патрульных, я извлек. Но информации было катастрофически мало. Единственное, что оставалось – идея, конечно, не нова, – это обойти соседние особнячки и порасспросить местных. Может, кто что видел. Я вернулся к штурвалу, запустил мотор и направил катер к причалу.
Включив сигнализацию, я покинул палубу. Вальяжной прогулочной походкой я двинулся вдоль причала, наблюдая, как полицейские выдергивают из воды буек и заводят моторы. С палубы одного из катеров мне помахал рукой недавний знакомый и скрылся из глаз.
Полиция уходила из Новой Голландии.
Что я ожидал обнаружить на месте извлечения тела? В сущности ничего. Разве что показания очевидцев, способных замолчать в присутствии полиции и разговориться при виде рублевой банкноты. Но очевидцами меня судьба не баловала.
Я с первого взгляда наметил для себя три перспективные точки. Три особняка, окна которых выходили на тупичок, где плавал поутру покойный Романов. Двухэтажные, скучные, с балконами, увитыми цветами, и болотно-серыми стенами, особняки выглядели на этом дивном островке пришельцами из прошлого века. Поразительная особенность Санкт-Петрополиса сочетать несочетаемое. На одном перекрестке могут соседствовать стоэтажный небоскреб и витиеватый собор, выстроенный в середине восемнадцатого века. Что самое поразительное, оба здания смотрелись рядом, точно два кровных брата. Смею утверждать, что нигде в мире подобный градостроительный эксперимент повторить невозможно.
Я избрал первый маленький особняк, взбежал по ступенькам мимо цветущего кустарника и настойчиво протрезвонил в дверной звонок, стараясь унять легкое волнение. Роль напористого, немного хамоватого нувориша всегда давалась мне нелегко. Не любил я эту категорию лиц.
Открыли дверь спустя минут десять. Я уже потерял терпение и решил, что в доме никого нет. Направился прочь. И даже спустился на три ступени, как дверь резко распахнулась и в мой нос шибанул ужасно крепкий алкогольный дух. Полный обонятельный нокаут. Я покачнулся, но устоял.
– Чего надо?! – прорычало разбуженное дикое животное с порога.
Я обернулся. Надо мной возвышался небритый массивный мужчина с красными кроличьими глазами, в порванной грязной майке с сальными пятнами и в разношенных до мешкообразного состояния тренировочных штанах.
– Чего надо, говорю?! – зло провопил мужик.
– Опохмелиться хочешь? – Я верно угадал его желание.
– А як же, – призывно икнул он. Я извлек из бумажника рубль и зазывно похрустел банкнотой перед его измятым серым лицом.
– Кто сегодня ночью под твоими окнами на катере сшивался?
– Да. – Мужик почесал макушку лапищей. – Был шумок какой-то, но откуда знать-то. Я не любопытный. Каждому свое место. Чего соваться то буду.
– Извини. Плачу только за любопытство.
Банкнота по волшебному мановению скрылась в недрах бумажника.
Я развернулся и направился на набережную, но не успел переступить и двух ступенек, как почувствовал, что теряю связь с почвой. Неопохмеленный мужик сгреб меня и повлек к себе, свободной рукой пытаясь нашарить в кармане пиджака бумажник. Не раздумывая, я нырнул к земле, цепляясь за его столбы-руки, что тискали мое плечо, и рванул их на себя, перебрасывая через голову массивное медвежье тело. Больной с попойки и оттого опасный мужик закувыркался по ступенькам и затих в тени кустарников на набережной. Громко застонал. Жалобно.
Я скривился. Потер рукой ушибленное плечо и продолжил путь.
Во втором доме мне никто не открыл. Дом выглядел пустынным, заброшенным, пыльным. Он весь зарос вьющимся сорняком, опутавшим стены и окна, как паук несчастное тело жертвы.
В третьем доме меня настигла удача. Не успел я дотянуться до звонка, как дверь распахнулась. Высокий костистый старик, напоминавший селедку, испуганно выглянул из дома и поманил меня к себе.
– Наконец-то вы прибыли. Я давно жду. Проходите. Проходите. Их тут много. Вам нельзя показываться им на глаза.
Старичок был напуган и суетлив. Он буквально впихнул меня в дом, закрыл дверь, плотно запер на два цифровых замка и цепочку. Расторопно подбежал к окну и, чуть отогнув занавеску, выглянул на улицу. Минуту он возвышался, как изваяние.
Только тут я заметил, что старик одет в затертую до дыр и попорченную молью дипломатическую форму. Лишь золотые, начищенные до блеска пуговицы с двуглавым орлом напоминали о былом величии. Если передо мной действительно стоял бывший дипломат, то когда-то он занимал незначительную должность, да и со сцены сошел лет тридцать – сорок назад. Форму такого фасона упразднили именно тогда.
