Джеймс Уайт - Окончательный диагноз
Мимо него замелькали листья – то озаренные лучами солнца, то омраченные тенью. Он чувствовал, как ветки больно бьют по спине, рукам и ногам, а потом вдруг все потемнело, и удары прекратились. Куда он упал, он понял, когда ударился спиной о крутой склон оврага и кувырком покатился вниз. Удары по спине, рукам и ногам возобновились. Все тело теперь болело почти так же сильно, как и живот. А потом Хьюлитт ударился боком и головой обо что-то, проломившееся под его весом, и потерял сознание.
Проснулся он от шума голосов. Два голоса принадлежали его родителям. По темному дну оврага сновал яркий луч фонаря. Луч осветил фигуру какого-то взрослого человека в форме Корпуса Мониторов, летевшего к мальчику с помощью антигравитационного пояса. Родители и несколько инопланетян спускались на дно оврага, как попало, хватаясь за землю кто чем мог. Человек в форме Корпуса Мониторов опустился рядом с Хьюлиттом и встал на колени.
– Так вот ты где, молодой человек, – сказал мужчина. – Ну и натворил же ты дел! Но прежде всего скажи мне, где у тебя болит?
– Сейчас не болит, – ответил мальчик, прижав руку к животу, а потом пощупав висок. – Сейчас уже нигде не болит.
– Отлично, – кивнул мужчина, вынул из сумки на плече плоский приборчик с крошечным подсвеченным экраном и принялся водить им над головой, руками и туловищем Хьюлитта.
– Я поел там на дереве каких-то фруктов, – объяснил Хьюлитт, поняв, что перед ним врач. – У меня от них живот заболел, а потом я упал.
– Дерево очень высокое, – проговорил врач точно таким же тоном, каким папа Хьюлитта говорил всегда, когда собирался рассказать что-то очень длинное и скучное. – А теперь опусти руку и не двигайся до тех пор, пока я не закончу сканирование. Скажи мне, пожалуйста, а с тех пор, как ты упал, ты засыпал хоть раз?
– Да, – ответил мальчик, – но долго я спал или нет, не знаю. Когда я упал, солнце садилось. А вы меня разбудили.
– Стало быть, проспал ты четыре, а то и пять часов, – озабоченно пробормотал врач. – Сейчас я помогу тебе сесть, а ты мне скажешь, будет ли где-нибудь больно, ладно? Я хочу сканировать твою голову.
Теперь сканер медленно путешествовал вдоль висков, макушки и затылка мальчика. Затем врач убрал прибор в сумку и встал. Тут как раз подбежали родители Хьюлитта. Мать бросилась к мальчику и прижала его к себе так крепко, что у того перехватило дыхание. Мама плакала, а папа принялся его расспрашивать.
– Вашему сыну очень повезло, – негромко сообщил отцу врач. – Как видите, одежда на нем изодрана в клочья – наверняка играл в войну, лазил по сломанным машинам, а потом еще и по склону проехался. А на нем ни царапинки. Он мне сказал, что съел несколько фруктов с дерева пессенита – вон оно там, наверху. Он сказал, что после этого у него разболелся живот, что он упал с дерева и потерял сознание еще на закате. Я не собираюсь сейчас затевать спор с ребенком-фантазером, но вы сами подумайте: никаких желудочных расстройств – раз, он свалился с такой высоты, что неизбежно должен был получить синяки, ссадины и сотрясение мозга, а он целехонек – два, четыре часа он лежал без сознания, и тут уж никак не должно было обойтись без тяжелой травмы, а прибор молчит – это три.
Судя по его одежде, – добавил врач, – я мог бы скорее предположить, что он устал во время игры и просто-напросто уснул. Жалобы на боль в животе и рассказ о падении с дерева скорее всего рассчитаны на то, чтобы вызвать жалость у родителей и избежать наказания.
Мать перестала плакать и стала спрашивать Хьюлитта, действительно ли он себя хорошо чувствует, но мальчик изо всех сил прислушивался к голосу отца. Тот заверял врача: они с матерью и не собирались наказывать мальчика, они так рады, что нашли его.
– Дети порой уходят из дому и могут заблудиться, – заметил врач, – и иногда такие приключения заканчиваются намного печальнее. Мы отвезем ребенка домой на своей машине, но только потому, что он, видимо, пока еще очень слаб. Я загляну завтра и еще раз осмотрю его, хотя на самом деле никакой нужды в этом нет – он совершенно здоров. Этот молодой человек силен как бык, и с ним все в полном порядке...
Воспоминания покинули Хьюлитта. Тепло рук матери, зрелище залитого светом прожектора оврага и лицо болтливого врача исчезли и сменились знакомыми стенами седьмой палаты, где рядом с ним сидел уже другой человек в форме Корпуса Мониторов, сидел и молчал.
Глава 8
– Он думал, я вру, – процедил Хьюлитт, с трудом сдерживая злобу. – И родители так думали, сколько я ни пытался им рассказать о том случае. И вы мне не верите.
Лейтенант некоторое время молча смотрел на Хьюлитта, потом сказал:
– Если судить по тому, как вы мне сейчас рассказали об этом происшествии, то я вполне понимаю того врача – с точки зрения клиники и анатомии у него имелись веские причины полагать, что вы говорите неправду. Большинство людей медикам верят, поэтому ваши родители предпочли поверить профессионалу, а не своему ребенку, склонному к фантазиям, да и сколько вам тогда было – всего-то четыре года. Я, честно говоря, не знаю, кому или во что мне верить, поскольку меня там не было, а правда порой бывает весьма субъективна. Я верю, что вы верите, что говорите правду, но это совсем не то же самое, как если бы я верил, что вы лжете.
– А я вас не понимаю, – огрызнулся Хьюлитт. – Может быть, вы считаете меня лжецом, но не хотите сказать об этом прямо?
Пропустив вопрос Хьюлитта мимо ушей, Брейтвейт продолжал:
– Вы другим врачам рассказывали о падении с дерева?
– Да, – кивнул Хьюлитт. – Но потом перестал. Никого из них не интересовала эта история. А психологи, как и вы, считали, что все дело в моем воображении.
– Полагаю, – сказал Брейтвейт и улыбнулся, – психологи вас спрашивали о том, любили ли вы своих родителей, или нет, и если да, то насколько сильно. Прошу простить меня, но я тоже вынужден задать вам такой вопрос.
– Вы правы, – ответил Хьюлитт, – но понапрасну теряете время. Безусловно, бывали моменты, когда родители мне не нравились, – это происходило тогда, когда они мне в чем-то отказывали, когда бывали слишком заняты для того, чтобы поиграть со мной, и вместо этого заставляли меня делать уроки. Такое случалось нечасто – только в тех случаях, когда оба бывали заняты какой-нибудь срочной работой. И отец, и мать участвовали в работе отдела по Культурным Контактам, расположившегося на базе неподалеку от нашего дома. Оба они служили в Корпусе Мониторов, но форму надевали редко, потому что чаще всего работали дома. Но меня нельзя было назвать брошенным ребенком. Мама у меня была очень добрая, и я ее мог легко разжалобить. Отца обвести вокруг пальца удавалось не всегда, но если все-таки удавалось, то я чувствовал себя победителем. Дома обычно бывал кто-нибудь из них, и стоило мне покончить с уроками, как кто-то из родителей всегда занимался со мной. Но мне хотелось, чтобы они уделяли мне еще больше внимания. Может быть, так было из-за того, что я откуда-то знал или чувствовал, что я их скоро потеряю и что нам уже недолго осталось жить вместе. Мне их на самом деле очень не хватало. И теперь тоже.
