Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)
Затем вынул готовый резонатор.
— А это наша продукция, не хуже, чем у «Филиппса»!
Далее он извлек обломок кристалла чуть больше спичечной коробки.
— Приблизительно такое количество сырья мы передали Алексею Федоровичу по его просьбе. Он кустарно, на самом низком технологическом уровне изготовил несколько резонаторов для своего прибора. Алексей Федорович не станет отрицать, что идея применить в генераторе наш кристалл, дешевый, легко обрабатываемый и высокоэффективный, в общем, висела в воздухе. Неужели товарищ Плотников всерьез думает, что мы не попытались ее осуществить? Так вот, у нас этим в течение года занималась заводская лаборатория. Результат — ноль, работы прекращены. А теперь сопоставьте: с одной стороны мощный коллектив, нацеленный руководством на решение важной народнохозяйственной задачи, а с другой, извините за прямоту, кустарь-одиночка. Мы убеждены, что данные Плотникова не соответствуют действительности. Хотя жаль, очень жаль. Это было бы выдающимся достижением в нашей области.
Затем встала Донникова.
— Раскрою секрет. Знаете, с помощью какой аппаратуры Алексей Федорович получил столь уникальный результат?
И она назвала марку лабораторного стандарт-сигнал-генератора.
Члены совета недоуменно переговаривались.
Плотников подготовился ко всему, кроме обвинения в обмане. Теперь бы он сказал:
«Уважаемые члены совета! Прошу прервать заседание и образовать комиссию для проверки моих результатов. Если ее выводы окажутся неблагоприятными, то возобновлять защиту не потребуется, и тем самым мне будет отказано в присуждении степени. Если же мои результаты подтвердятся, то вспомните слова товарища Голубева насчет выдающегося достижения!»
Но тогда, не обладая еще бойцовским опытом, лишь твердил жалким, срывающимся голосом:
— Честное слово, данные верны… Уверяю вас!
Вмешался Форов:
— Думается, дискуссия пошла по неправильному руслу. Если у заводских товарищей возникли сомнения, то, ознакомившись с авторефератом диссертации, а он был им послан полтора месяца назад, следовало сообщить в совет и потребовать от диссертанта документального подтверждения результатов.
Поднялся председатель совета.
— Товарищ Форов! Совсем недавно Иосиф Виссарионович Сталин лично подверг суровой, но заслуженной критике вашу порочную идеалистическую книгу «Колебания и волны». Не потому ли вы становитесь на скользкий путь зажима критики? Вопрос ясен, остается проголосовать.
В наступившей на короткое время тишине послышался треск — это профессор Волков сломал удилище.
Плотникову не хватило одного голоса.
— Обжалуйте решение совета в ВАК, — потребовал Форов. — Ручаюсь, что его отменят.
Но Плотников был настолько подавлен, настолько опустошен, что ничего не хотел предпринимать. Им овладело оцепенение.
— Поступайте как знаете, — махнул рукой Форов.
С тех пор они не встречались.
Месяц спустя образовали комиссию, и та полностью реабилитировала Плотникова.
— Какая жалость, — повздыхала Донникова при случайной встрече. — Но вы сами виноваты, надо было заранее заручиться нашей поддержкой. Ничего, все образуется…
И все действительно образовалось, хотя кандидатом наук Плотников стал лишь через четыре года. А спустя еще семь защитил докторскую.
Почувствовал ли он тогда себя счастливым? В первый момент — нет, над всеми чувствами преобладала опустошенность. С дрожью вспоминал Алексей Федорович мрачные коридоры Высшей аттестационной комиссии, измученных людей, часами ожидающих решения своей участи, надменных канцелярских девиц, перед которыми заискивали седовласые соискатели. Плотников прошел сквозь это сравнительно молодым, и его организм легко справился с экстремальной стрессовой нагрузкой. А вот один из сослуживцев умер, как говорили в старину, от разрыва сердца вскоре после утверждения, не успев приласкать вожделенные «корочки», обтянутые гладкой бежевой кожей.
Затем, дней через десять (столько, вероятно, необходимо космонавту, возвратившемуся с орбиты, чтобы привыкнуть к земному тяготению), нахлынуло всевытесняющее счастье, нечто вроде эйфории, случившейся с ним когда-то в барокамере. Казалось, достигнуто все, о чем только можно было мечтать. Эй, люди, смотрите на меня, я доктор наук! В скором будущем — профессор!
Но эйфория прошла, и чувство счастья словно испарилось. Плотников протрезвел и задал себе вопрос:
«А нормальное ли это состояние — быть счастливым?»
* * *— Вы задумывались, Луи, над тем, что было бы с вами, если бы ваша матушка вышла замуж не за отца, а за другого? — спросил Милютин.
— Какое смешное слово «ма-туш-ка», и очень милое, — восхитился Леверрье. — У вас, русских…
— Так все же, задумывались?
— Нет, — чистосердечно признался Леверрье. — Но, полагаю, ничего особенного. Просто у меня был бы другой отец.
— И передо мной оказался бы не симпатичный, полный и, увы, успевший облысеть холостяк ниже среднего роста, а долговязый, рыжий, отталкивающей внешности, многодетный отец семейства. К тому же тощий.
Леверрье обиженно фыркнул.
— Это скорее ваш портрет, Милютин!
— Польщен. Но я не рыж и не многодетен. А жаль, тогда бы хоть чем-нибудь выделялся среди современников.
— Сейчас вы скажете, что Мальтус ошибся и демографический взрыв нам не угрожает.
— Вы, как всегда, проницательны, — одобрил Милютин. — Но я не думал ни о Мальтусе, ни о мальтузианстве. Имел в виду совсем другое.
— И что именно?
— Вы, Луи, нагромождение случайностей!
— Ну, знаете…
— Не сердитесь. Это относится к любому человеку. Единственная наша закономерность — генетический код. Остальное чистой воды случайность. Не обольщайтесь, Луи. Тысяча против одного, что у вас не было бы другого отца. Потому что не было бы вас самого. В старину на ярмарках судьбу предсказывали попугаи. Природа представляется мне таким попугаем. Она вытаскивает разноцветные билетики из шляпы старого шарманщика — бога.
Леверрье торжествующе засмеялся.
— Вот вы и попались, Милютин. Выдаете себя за атеиста, а сами…
— Не придирайтесь к словам, Луи. Я сказал «бог», подразумевая всемогущую случайность. Но дело не в этом. Самое любопытное, что большинство билетиков пустые. Вам повезло: достался билетик с предсказанием. Один из тысячи.
— Вы сегодня в мистическом настроении, Милютин. И представьте, я догадываюсь, чем оно вызвано.
— Вашей интуиции можно позавидовать!
— У вас творческая неудача. Зашли в тупик или опровергли самого себя.
