Кшиштоф Борунь - Восьмой круг ада
Иногда ему казалось, будто все пережитое за последние месяцы было лишь кошмарным сном, будто ничто не изменилось, и он, как и прежде, одинокий, молится в ночные часы в соборе. К сожалению, сознание реальности постоянно возвращалось, нарушая покой, вливавшийся в его душу вместе со словами молитвы. Он хотел забыть о мире, существующем за соборными стенами, но одновременно его охватывал страх при мысли о том, что это желание греховное бегство от того, что неисповедимые решения Провидения дали ему в удел. Не было ли испытанием то, что он нашел здесь, на Земле, во времена как он их называл - "нового упадка"? А может, это не только испытание, но и миссия, которую он обязан исполнить, невзирая на слабость тела и духа? Иначе он предаст Всевышнего.
Эта мысль, в течение многих недель мучившая его, теперь целиком завладела им.
Двенадцать часов назад он с надеждой и доверием пересекал площадь перед базиликой. То, что он здесь нашел, превосходило самые смелые ожидания: вот она, столица Петрова, еще более прекрасная, чем та, которую он видел много веков назад. Тогда только еще возводился купол базилики, не было роскошного портика, статуй святых, взирающих на площадь с высоты. Не было прежде и гигантского обелиска, увенчанного крестом.
Он почти не обращал внимания на группы людей - как ему казалось, пилигримов, - снующих в различных направлениях.
Он шел, словно во сне, а уста его машинально шептали слова молитвы:
- Да приидет царствие твое, да будет воля твоя...
Он не отдавал себе отчета, куда и зачем идет. Неожиданно он увидел перед собой алтарь и священника в ризе, поднимавшего чашу с дарами. Он кинулся на колени, не в силах произнести ни слова. Ничего, что ритуал молебна отличался от того, к которому он привык в своей прошлой жизни. Он уже успел освоиться с мыслью, что время будет оставлять следы. Главное смысл богослужения остался прежним.
Коленопреклоненный, впитывая глазами каждое движение священника, он чувствовал, как в нем растет стремление сбросить с себя бремя грехов, давящих на него вот уже много месяцев. Чувствовал, что не достоин подступить к Престолу Господнему.
Направо, около стены, он увидел священника в исповедальне. Скамеечка перед решеткой была пуста. Разве он мог предвидеть, что эта исповедь превратится для него в новое тяжкое испытание?
Поступил ли он так, как должен был поступить? Был ли гнев, охвативший его после слов исповедника, гневом праведным? Давая пощечину этому подставному слуге божьему, он поступил так, как велел ему долг. И все-таки...
Но разве мог он поступить иначе? Разве имел он право оставаться равнодушным к ереси, возглашаемой в исповедальне?
Если б только знать, что это был лишь один сбившийся с пути брат... А если их много? Если сатана и здесь посеял свои отравленные семена? Ведь бывало уже не раз.
Скрип двери и приглушенный звук шагов неожиданно прервали поток мыслей монаха.
Кто-то медленно шел к алтарю. Наконец остановился в нескольких шагах от Модеста, тяжело опустился на молитвенную скамеечку.
Опять наступила тишина, прерываемая только ровным дыханием двух людей.
Они долго стояли молча, наконец Модест, не в состоянии побороть растущее нервное напряжение, повернул голову и взглянул на пришедшего.
Рядом с ним на коленях стоял старец в длинном светлом одеянии. Была ли это сутана или монашеская ряса, Мюнх сказать не мог.
- Во имя отца и сына и святого духа... - произнес старец по-латыни.
- Аминь! - докончил Модест, поднимаясь с коленей.
Старик тоже встал.
- Пройди сюда, к скамье, сын мой, - сказал он, указывая на стелу. - Тут светлей.
Старец присел. Модест молча встал и лишь после того, как старец приглашающе кивнул головой, завял место рядом с ним.
- Ты хотел увидеть кардинала Перуччи?
- Это вы, Ваше преосвященство? - прошептал Мюнх, всматриваясь в лицо старца.
- Нет. Я не кардинал Перуччи. Он примет тебя завтра. Но скажи, сын мой, о чем ты хотел говорить с ним?
Модест беспокойно пошевелился.
- Я... - начал он и осекся. Потом вдруг его словно прорвало: - Я... я не знаю... Я вижу - и не понимаю... Я слышу - и ушам своим не смею верить... Все это... этот мир... Я не знаю... Может, я заблуждаюсь... Но ведь... Отец мой, я боюсь!
Он неожиданно умолк.
- Чего боишься ты, сын мой? Открой предо иной сердце, и, возможно, я смогу помочь тебе.
Старец серьезно и мягко смотрел на Модеста.
- Да, отец. Душа моя слаба и требует помощи.
- Мне говорили, что ты был на мессе.
- Был. Скажи мне, святой отец, ты, который наверняка близок к кардиналу, а может, даже лицезришь и Его Святейшество... Скажи мне: этот мир - мир божий? А церковь наша святая? Где границы власти ее? Ужели же здесь, в Риме?
- Видишь ли... - вздохнув, ответил старец, - многое изменилось... Ныне не то, что было прежде, когда ты видел мир молодыми очами. И задачи наши иные, хоть цели те же.
- Но ведь есть же пасторы! Есть епископы! Кардиналы! Отец святой!
- Да, но...
- Почему церковь не борется? Почему позволяет?
- Что позволяет, сын мой?
- Как это что, отец святой?! Ведь все не так! Где царство божие на Земле? Не дальше ли мы от него, чем дотоле?
- Не нам мерить путь, который предстоит пройти... Путь этот еще велик, но не так, сын мой, как тебе кажется. Скажу лишь: не все то, что в течение многих столетий привыкли мы считать признаком царства божьего, правильно понималось.
- Да, отче. Еретиков и богохульников тьма-тьмущая размножилась.
- Я не это имел в виду. Когда-то очень давно считали, что человек есть и вечно будет таким, каким создал его Творец. Но это не так. У человечества, как и у человека, есть свое детство, юность и зрелость... Пять веков назад человечество вступило в юность, сейчас переступает порог зрелости.
- Странно и непонятно говоришь ты, отец святой. Уж не хочешь ли ты сказать, что именно так должны исполниться заветы господа нашего, Иисуса Христа, о царстве божием? Этого не может быть!
- Еще не пришло время... Надо больше любить и больше понимать... Если сегодня мир не с церковью идет, а мимо нее, то только потому, что недостаточно сильна была воля любви нашей.
- Отец мой, разве может быть близок богу мир, который верит только в разум? Который не видит бога и не чтит его, как некогда завещал Спаситель? Ведь написано: "В ничто обращу мудрость мудрых, а разум разумных отвергну! Ибо мудрость мира сего глупостью у бога почитается".
- То, чему учил Иисус, - правда вечная. Она указывает путь нам, верящим в Спасителя. Но вечность правды в духе ее, а не в словах. Слова истолковывались по-разному, не всегда так, как следовало. Часто неведение, словно бельмо, глаза заслоняло. Порой и потребность минутная... Толковать слова господа нашего - дело не легкое, великого знания и мудрости требующее. Ты говоришь, что сейчас человек верит только в разум. Это не так. Неужели ты думаешь, что речь идет о мудрости ради самой мудрости? Разум позволяет человеку избрать добро и отвергнуть зло.
