Андрей Корбут - Гражданская война
Я растерянно и беспомощно посмотрел вокруг. Меня окружала не враждебность -- холодная надменность.
-- Уроды... монстры, -- защищая свое самолюбие, как можно хладнокровнее, произнес я. Меня не тронули, они и не собирались этого делать, эти прилично, со вкусом одетые господа, глядевшие в мою сторону, словно я был червь -- кажется, так сказала Лаура. Они дали мне уйти, даже не попытавшись проучить или задержать зарвавшегося "плебея".
Я приехал к Лауре. Позвонил в дверь. Лаура вышла в тоненьком халатике, с растрепанными волосами.
-- Прости, ты уже спала...
-- Я всегда рада тебя видеть, -- отвечала она и, уверен, была искренна.
14.
Лаура полулежала на боку, опершись на локоть, чуть откинутая простыня открывала ее по-женски слабые плечи и грудь, все-таки очень красивую, полную, правильной формы, и лишь немного отвисшую... Ее пальцы коснулись моей щеки, губ, шеи...
-- Ты хорошо сохранился, милый, --прошептала она с грустью. Увы, я догадывался о ее причине. Лауре было сорок шесть, и выглядела она на сорок шесть, и знала это. Может быть, проникшись к ней жалостью, может быть, почувствовав ее более чем теплое ко мне отношение, а может быть, потому, что надоело лгать, я поведал ей обо всем.
Она слушала с широко раскрытыми от удивления глазами, если речь заходила о мутантах -- хмурилась, и во время рассказа по-детски боялась за меня... Когда я закончил свою историю, она прильнула ко мне всем телом и покрыла поцелуями лицо и грудь.
-- Морис, ...не бросай меня, Морис... Не оставляй меня, прошу тебя, Морис. Мне очень хорошо с тобой, милый, родной, Морис... Не бросай меня, прошу.
Ее тихий голос звучал, словно молитва. Но что я мог поделать с собой? Вряд ли я сумел бы пересилить себя, ответить ей взаимностью. Не судите меня строго. Я не давал ей пустых обещаний и клятв. Она была лишь отдушиной в этой второй моей жизни. Нет, ничего я не испытывал к женщине, наверное, любившей меня. Ведь если женщина в сорок шесть еще говорит о любви, значит, это действительно серьезно, а она тогда, заглянув в мои глаза, спросила:
-- Ты любил Элизабет?
-- Не знаю, -- отвечал я, -- она была красивой... Ты спрашиваешь, любил ли я ее... -- я задумчиво потер лоб...
Но Лаура вдруг вздрогнула и, кажется, обратилась в слух. Я ощутил, как забилось ее сердце.
-- Лаура! -- встревожился я.
-- Нет, нет... ничего, все в порядке, -- она постаралась меня успокоить. Но голос ее дрожал:
-- А Патриция,.. ты веришь в то, что она станет тебе дочерью?
Я не знал, что ответить, и пауза затянулась. Я думал о Пат; о том, как велико наше внешнее сходство, что она единственный родной мне человек, что помню ее еще ребенком... что чувствую себя ее отцом. И мучался сознанием, что слишком все поздно, бессмысленно, бесполезно.
-- Роберто,-- на выдохе сказала Лаура, -- он возвращается.
Я смолк. А затем сквозь зубы -- в памяти еще были свежи обстоятельства нашей с ним встречи -- спросил:
-- Надеюсь, нет необходимости, чтобы я ушел?
-- Нет, нет, останься,-- поспешно сказала Лаура, прижимаясь ко мне крепче прежнего.
Лаура не ошиблась. Но прошло еще десять минут, прежде чем мы услышали, что пришел Роберто. И, хотя он тотчас удалился к себе, сон отлетел прочь. До утра мы не сомкнули глаз. Что до меня, -- мешал не страх, неясное беспокойство, скверное предчувствие, а, как подсказывал мой жизненный опыт, оно не всегда обманывало.
Я ушел на рассвете. Через бульвар, напротив, стоял газетный киоск, за газетами я сразу и отправился; на полпути затылком почувствовал чей-то взгляд, стремительно оглянулся -- следом шел Роберто. Да, он был слеп, но он явно вел меня, его способность обходиться без зрения поражала. Купив утреннюю прессу, я отошел
к витрине магазина, за киоск, наблюдая за сыном Лауры. Роберто на минуту остановился, будто принюхиваясь. "Словно собака по следу",-- пришло на ум сравнение. И вдруг он уверенно двинулся на меня.
"Только этого еще недоставало", -- разозлился на него я, быстро пересек бульвар и уже сел в машину, когда Роберто нагнал меня.
-- Не уезжайте, я не причиню вам вреда.
Я захлопнул дверцу, но ничего не сделал, чтобы уехать.
"Что ж, послушаем, какого черта ему надо."
Его гордо вскинутая голова была повернута куда-то в сторону, что, конечно же, ему нисколько не мешало.
-- Мсье, прошу вас, мне неприятно ваше присутствие в моем доме... -произнес все тот же, без малейших интонаций, голос.
-- Разве это только ваш дом? -- он раздражал меня, его невидящие глаза, безгубый рот, и этот голос, -- Я не намерен...
Он перебил меня:
-- Вы причините ей только боль... Я предупредил вас, мсье.
Отвечать ему мне не пришлось, я неожиданно услышал Патрицию.
-- Кто этот красавчик?.. Познакомьте...
-- Садись в машину, -- пригласил я ее.
-- Спасибо... Кстати, красавчик, меня зовут Патриция, а это мой в некотором роде родственник, и не советую портить с ним отношения, что, если мне не понравится?-- она говорила, все больше распаляясь. -- Чего же мы ждем, поехали.
Непонятно почему, но я медлил.
-- Подождите, мое имя Роберто. Вы прелестны, Патриция.
-- Не собираетесь ли вы сделать мне предложение? -- со злым сарказмом сказала Пат.
-- Возможно. Вопрос времени, -- его уверенность в себе была немыслимой.
Пат на секунду опешила, после чего нарочито громко расхохоталась. Смех ее прервался так же внезапно, как и начался.
-- Пошел прочь, урод! -- она смотрела на него взглядом, полным ненависти, однако Роберто, казалось, не обратил на ее слова никакого внимания.
-- Мсье, не забудьте о моей просьбе. Прощайте!
Вместо ответа я нажал на газ: "Довольно с меня!".
-- Как ты здесь оказалась, и в столь ранний час? -- спросил я у дочери.
-- Поссорилась с Вильямом, взяла такси, исколесила на нем полгорода... На тебя наткнулась совершенно случайно... А тебе привет от моей подруги...
-- Спасибо, -- я был приятно удивлен, и все мои мысли на какие-то мгновения заслонил образ Элен. Но Пат спросила о матери, и я долго рассказывал о той, кого она никогда не знала и, несмотря на это, любила любовью почти болезненной. Помню, как жадно ловила она каждое слово о ней, будто хотела увидеть ее потом во сне, словно наяву. Как только я понял, что мне больше нечего рассказывать об Элизабет, принялся в свою очередь расспрашивать ее. Патриция была немногословна.
Работала она в управлении фармацевтической компании; о ребенке я не упоминал, боясь причинить ей боль, о бывшем муже она умолчала, и лишь одна тема волновала и интересовала ее в значительной мере -- мутанты, которые вызывали у нее только отвращение, это было больше, чем неприязнь... Вот все немногое, что мне позволили узнать в тот день.
Дома Пат сразу исчезла в своей комнате. За завтраком я решил, что поеду к Филидору, и уже поднимался из-за стола, когда Кэтти принесла письмо и пояснила:
