Виталий Забирко - Жил-был кудесник
Татьяна достала из кармашка карточку и дала мне. Я тупо уставился на красный пластиковый квадрат с золочёными буквами: высший класс, фамилия, имя, отчество, возраст - а далее какая-то тарабарщина из непонятных символов, представляющих собой нечто среднее между греческими буквами и китайскими иероглифами.
Видимо заметив моё состояние, Татьяна быстро убрала со стола и, пожелав спокойной ночи, ушла в комнату.
А я, посидев ещё немного, с трудом согнал с себя осоловелость и принялся надувать матрас.
4
Нет, не снилась мне в эту ночь Волшебная Страна. Не спал я. Не мог. Желудок, раскисший от "кефирной диеты", не принял высококачественное разнообразие "сухого пайка" Татьяны, и я, стиснув зубы от дикой боли, чтобы даже не пикнуть, почти всю ночь промучился на унитазе. В редкие минуты просветления, когда боль чуть затихала, в моей голове начинал навязчиво прокручиваться эпизод из "Крестового похода детей" Курта Воннегута. Почти тоже самое, что и со мной, случилось с пленными американскими солдатами во время Второй мировой войны. Неделю немцы везли их в крытом вагоне без пищи - а в лагере, куда американцев в конце концов доставили, их ждали английские лётчики, по доброте душевной и с помощью Красного Креста накрывшие стол... И ни у меня, ни у американцев никаких лекарств не было. Но они могли хотя бы орать, а я даже воду из бачка старался спускать осторожно. Будь оно проклято моё воспитание!
Утро я встретил в сумеречном состоянии зомби. Серо-жёлтое лицо, застывший взгляд, полное отупение. Желудок, наконец, успокоился, но спать я себе позволить уже не мог - через час мои гости должны были проснуться и идти в Центр по делам беженцев устраиваться на работу. Представив лицо Елены, когда она появится на кухне и увидит на полу измученного поносом храпящего писателя, я спустил матрас, скатал его и умылся холодной водой.
Ледяная вода на некоторое время прочистила мозги, и я смог не только увидеть себя в зеркале, но и воспринять увиденное. Не помню, кто из мастеров кисти писал картину "Положение Христа во гроб", но натурщика он выбрал плохого. С меня надо было писать!
Я сел за стол и заставил себя перечитать концовку рукописи. Сваренные вкрутую второй бессонной ночью мозги слабо затрепыхались, в них со скрежетом сдвинулись шестерёнки, и я, впав в привычный писательский транс, увидел, что случилось в Волшебной Стране дальше.
- Пиши, - грозно сказал Лет, бросил перед Жилбылом пачку листов и водрузил на стол чернильницу.
Из добродушного, стеснительного хранителя рукописи Лет превратился в сурового надсмотрщика. И хотя внешне он почти не изменился, лишь глаза из янтарно-жёлтых стали кроваво-красными, но степенная размеренная походка, повелительный тон сухой речи и равнодушный уничижительный взгляд, приобретённые им при слиянии двух частей Волшебной Страны, преобразовали Лета в совершенно другое существо. Теперь он не заглядывал через плечо Жилбыла, стараясь подсмотреть, что тот пишет. Появились у Лета новые обязанности. Тюремщика. Неторопливо, со знанием дела, он плёл крепкую сеть паутины между колоннами беседки.
Жилбыл обмакнул в чернила перо и замер в нерешительности над чистым листом бумаги. Что писать он не знал. Склеенная лишь бы как Линза уродливо, с безобразным искажением, показывала сразу несколько уголков Волшебной Страны.
Где-то на болотах Тёмной половины трое вурдалаков пекли над костром нанизанную на вертел тушу топотуна. Старший из них, седой и плешивый, с обрюзгшим свиным рылом, угрюмо вращал вертел, а двое других, помоложе, но ничуть не краше, сидели по обе стороны от костра и, вперившись в тушу голодными глазами, пускали слюни.
Один из них монотонно бубнил:
- Гляди, не пережарь... Чтоб с кровью было...
Другой молчал, но его руки то и дело непроизвольно тянулись к туше. Старый вурдалак был начеку - бесстрастно, однако отнюдь не скупясь, он охаживал молодого дубиной по спине. Тот ёкал и отдёргивал руки.
С каждым поворотом туши всё повторялось.
- Чтоб с кровью...
- Ё-ок!
Шипение на углях слюны, вылетевшей от удара изо рта нетерпеливого вурдалака, скрип вертела по деревянным рогулькам.
- Смотри, не пережарь...
- Ё-о-ок!
Жилбыл перевёл взгляд на другой осколок Линзы. В некогда Светлой половине Волшебной Страны было не лучше. В невесть откуда появившейся посреди луга рытвине, скрючившись, сидел ласк Петун. Ещё совсем недавно упитанный, вальяжный, степенный, лоснящийся ухоженной шерстью, теперь он превратился в худого, грязного, в струпьях, насмерть перепуганного зверька. Затравленно кося глазами по сторонам, поминутно вздрагивая, он с лихорадочной быстротой подкапывал лапами корни пятилистника, выдёргивал их и тут же отправлял в рот. Просто так, с комьями земли и неочищенной горькой кожицей. И это ласк, который раньше три раза очистит корешок, пять раз промоет его в воде и десять раз осмотрит со всех сторон, прежде чем отправит в рот...
Летописец застонал от жалости и бессилия, рука его дрогнула, и на чистый лист бумаги упала клякса. Минуту Жилбыл смотрел на неё. Эх, если бы тогда Тенка... Он скрипнул зубами. Ладно, хочет Чёрная Государыня, чтобы он писал историю её страны, он будет писать.
Он снова обмакнул перо и начал:
"На шестом году работы семьдесят четвёртого Летописца в Страну вечной весны пришла осень. И принесла она боль и смерть..."
- Ты что пишешь? - проскрипел над ухом раздражённый голос Чёрной Государыни.
- Ты что пишешь? - голосом Светлой Государыни спросила Татьяна.
Я вздрогнул и очутился у себя на кухне. Естественно, как вошла Татьяна, я не слышал. Во время работы мой мозг полностью отключался от внешнего мира.
- Да так... - смутился я. - Повесть новую. Я ведь, если до тебя доходили слухи, ко всему прочему ещё и писатель.
Судя по выражению её лица, слухи до неё не докатились. Татьяну никогда не интересовала фантастика. Да и не такая уж я величина, чтобы обо мне ходили слухи. Я совсем стушевался и перевернул исписанный лист.
Татьяна и тут поняла меня и сделала вид, что мои писательские потуги ей известны.
- Так ты всю ночь работал? - спросила она, наконец обратив внимание на моё лицо.
Неопределённо пожав плечами, я стал собирать листы, освобождая стол. Врать даже в мелочах я ей не хотел, но и сознаваться в том, что на всю ночь оккупировал унитаз отнюдь не в писательских потугах - тоже.
- Уже пора в Центр? - перевёл я разговор на другую тему. - Сейчас чай заварю.
- Будь добр, - кивнула Татьяна. - Я разбужу дочку, мы умоемся, а потом что-нибудь сооружу на завтрак.
Я включил конфорку, поставил на плиту чайник и сел на табурет. Словно в полусне я слышал, как гости плескались в ванной комнате, а затем наблюдал, как Татьяна споро, на скорую руку готовила бутерброды.
