Бим Пайпер - Империя (рассказы)
— Моя отставка может послужить ответом на критику со стороны общественного мнения… — начал Обрей.
— Вздор, не говорите об отставке, граф. Вы, конечно, наделали тут ошибок, хотя я не думаю, что вы совершили бы их и на другой планете Галактики. Но независимо от того, поступили бы вы так или иначе, то, что здесь произошло, было неизбежно.
— Вы действительно так думаете? — Граф Эрскилл безумно хотел быть уверенным в этом. — Возможно, я слишком настойчиво проталкивал эту конституцию…
— Дело не в конституции. Мы все совершили непростительную глупость, когда прибыли сюда. До нашего появления рабы не могли себе даже представить общество без господ Повелителей — вы же слышали Чмидда и Хоужета в первый день на борту „Императрицы Эвлалии“. У раба должен быть Повелитель, он просто не может никому не принадлежать. До тех пор пока вы не завели разговор о национализации, никто и понятия не имел, что может существовать собственность, не принадлежащая Повелителям. При старых порядках такая резня была бы невозможна. Прежде всего это требовало наличия тщательно законспирированной организации, а до того, как мы раскрепостили их, ни один раб не смел доверять другому, каждый мог предать, заискивая перед своим Повелителем. Мы доказали им, что они могут обходиться без господ Повелителей и их благосклонности. Мы внушили им мысль о возможности сохранения прежнего уклада и поспособствовали рождению ряда оригинальных идей, которые должны были принести несчастье. Мы переобучили армию и вручили ее Жаннару. Вдохновили Жоржа Кажика на создание народной дружины, а ведь по существу любое правительство есть не что иное, как военная сила. Короче говоря, Эрскилл, я не вижу за вами иной вины, кроме участия в незначительном ускорении закономерных процессов.
— Вы думаете, дальнейший путь развития Адитьи определят в Асгарде?
— Вы имеете в виду премьер-министра и его величество? Адитья пойдет тем путем, который определю я. Существовала и другая причина, по которой я здесь остался. Я предвидел, что вам могут понадобиться заслуживающие доверия свидетели происходящего. Вы останетесь тут по крайней мере на пять лет, до очередного назначения куда бы то ни было. В первый срок проконсульства никто не остается дольше. Раскройте глаза, навострите уши, пока вы здесь. Вы узнаете много такого, что и не снилось вам на факультете политологии в университете Нефертити.
— Вы сказали, что я наделал ошибок, — напомнил Обрей, желая приступить к учебе немедленно.
— Да. И на одну из них я недавно указывал: вы слишком близко к сердцу приняли тутошние события и сразу же стали симпатизировать рабам. Не думаю, что кто-то из нас знал о них больше, чем остальные, но даже я находил их презренными, всех и каждого. Почему вы решили, что они заслуживают сочувствия?
— Ну, потому что… — это крылось так глубоко, что не достать. Мотивации Эрскилла были на уровне бессознательного, и он с трудом мог выразить их словами. — Они были рабами. Их угнетали и эксплуатировали.
— А эксплуататоры, разумеется, — бессердечные злодеи, что делает рабов невинными добродетельными младенцами. На самом деле это огромная ошибка. Вы знаете, Обрей, многострадальный и притесняемый пролетариат вовсе не добродетелен и невинен. Они просто некомпетентны, им не хватает ловкости, необходимой для открытого злодейства. Сегодня вы видели, на что они способны при удобном случае. Это почти правильно — протянуть поверженному руку, но только одну. В другой нужно держать пистолет, иначе он отгрызет вам руку. И заметьте, когда побитая собака приходит в себя, то начинает действовать как волк.
— Как вы думаете, во что превратится Всенародное государство под руководством Чмидда, Хоужета, Кажика и остальных? — поддержал ход лекции Лэнзи Дежбренд.
— В страну рабов, само собой. Посмотрите, кто будет управлять. О таком виде рабовладельческого государства мы еще не слышали, — добавил он. — Всенародное государство очень скоро определится в том, что человек не может быть собственностью. Но все остальное будет принадлежать государственному Совету. Вспомните слова Чмидда: „Все может принадлежать всем, но кто-то должен об этом позаботиться ради каждого. И это будем я и ты“.
Эрскилл нахмурился:
— Я помню. Мне это тогда не понравилось. Это выглядело…
Совсем неподобающим для добродетельного пролетария; уж скорее это были слова Повелителя.
— Государственный Совет будет таким же хорошим предпринимателем, как и собственником, — продолжал Треваньон. — Каждому, кто хочет есть, придется работать на это общество по его, общества, правилам. На условиях Чмидда, Хоужета и Кажика. Если это не замена рабского труда батрачеством, то я не знаю, что такое „батрачество“.
Но вы не должны ни во что вмешиваться. Вы знаете, что Адитья принадлежит Империи, нужно твердо придерживаться конституции и никому не доставлять хлопот за пределами планеты. Я надеюсь, это не покажется вам слишком сложным. Они будут послушными до тех пор, пока вы не представите им другой возможности. Уверен — они и впредь будут величать вас господин Повелитель проконсул.
Чтение лекций Треваньон находил слишком скучным занятием.
— Эй, раб! — крикнул он роботу-бармену. — Позаботься о своем господине Повелителе!
Потом пришлось с помощью ультрафиолетового дистанционника подозвать робота еще раз и набрать на пульте код бренди с содовой. До тех пор пока это необходимо, волноваться не о чем. Но ведь когда-нибудь кто-то построит роботов, понимающих приказы. И роботов, управляющих роботами, и роботов, присматривающих за другими роботами, и…
Нет, до этого все ж не дойдет. Раб остается рабом, но робот — всего лишь робот. Пока люди ограничиваются роботами, они в безопасности.
Министерство беспорядков
Симфония заканчивалась, финальные аккорды торжествующей победной песни поднимались ввысь, уходя за пределы слышимости. Отзвучали последние ноты, но Поль еще несколько секунд сидел неподвижно, как будто какая-то его часть продолжала прислушиваться к окончившейся песне. Затем он встрепенулся, допил кофе и докурил сигарету, глядя в окно на расстилающийся внизу город — верхушки деревьев и башни, крыши, купола и изгибы эстакад, надоедливый рой аэромобилей, сверкающих в лучах утреннего солнца. Немногие теперь слушают музыку Джоао Коелхо, а тем более Восьмую симфонию, считая ее музыкой другого, давно минувшего времени. Тысячу лет спустя после того, как Империя разгромила неоварваров, прилетевших из другого мира, лежащего за пределами Вселенной, и вырвалась из многолетней тьмы, многие люди стали считать эту музыку беспокойной.
