Шокан Алимбаев - Формула гениальности
Передо мной встает угрожающий вопрос. Если высшее развитие мысли и воли является характерным признаком гения, если его деятельность состоит в выработке отвлеченных идей и в их реализации, то что же мне делать с эмоциональными гениями, с поэтами, художниками и артистами? Имею ли я право считать поэтов и артистов гениями? И действительно, мне это право кажется в высшей степени шатким…
Сбоку, на полях, была надпись: «Это «гениально», г-н Нордау!»
Все больше увлекаясь, Баян стал просматривать записи с комментариями самого Наркеса.
… Эмоционального гения нельзя признать действительным гением. Он не создает ничего нового, не обогащает человеческого знания, не открывает нам неведомых истин и не воплощает их в действительность…
Пометка на полях гласила: «Вы действительно создали много «нового», безмерно «обогатили» человеческое знание и открыли много «неведомых» ранее истин, г-н Нордау».
На следующих страницах речь шла об иерархии гениев, на которую Нордау делил полководцев, ученых, философов и художников. Рассуждения заканчивались фразой: «Пусть великий гений открывает нам завесу будущего, пользуясь своей способностью предвидеть отдаленные события, исходя из данных фактов».
Под конспектами были пометки Наркеса.
«…Достохвальный Макс Нордау, на мой взгляд, третьестепенный философ. В его книге я не встретил ни одной новой для меня мысли, между тем как в книгах «эмоциональных гениев» – в «Манфреде» Байрона, «Луи Ламбере» Бальзака и в «Фаусте» Гете – в каждом из них в отдельности – почерпнешь неизмеримо больше, чем у всех Нордау на свете и иже с ними…
Завоеватели и искусство. Стасов – Горькому.
Разве завоевать душу человека не более трудно и не более почетно, чем взять в плен его самого?
Разве не дал один Бетховен для развития всех народов больше, чем все великие завоеватели вместе взятые? Разве не оставил Бальзак в человечестве след более глубокий, чем Наполеон?
Могущественные властители одного дня и могущественные властители тысячелетий или, говоря другими словами, вечности.
После кратких пометок Наркеса Баян с огромным интересом стал просматривать очень подробные конспекты по книге Френсиса Гальтона «Наследственность таланта».
…Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные дарования последующих поколений и утверждаю, что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния и пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к наибольшей пользе будущих обитателей земли.
…Естественная даровитость представляет непрерывную цепь, начинающуюся от непостижимой высоты и спускающуюся до глубины почти неизмеримой.
Дальше в конспектах шел алфавитный список букв и означаемых ими родственников мужского пола. Здесь же Наркес переписал многочисленные таблицы, подтверждающие основную мысль книги Гальтона: «Чем человек способнее, тем многочисленнее должны быть его даровитые родственники».
Гальтон привлекал огромное количество фактов, изучая действие своего закона взаимосвязи гениального человека с его талантливыми родственниками в отношении судей, полководцев, писателей, ученых, поэтов, музыкантов, живописцев, гребцов, борцов. Он прослеживал в своей книге также закон повышения даровитости в семействах.
Баян не стал изучать подробно математический метод разработки вопросов наследственности – биометрию, предложенную английским антропологом, и просматривал лишь отдельные, помеченные знаками места.
…Если бы мы могли поднять уровень нашей породы только на одну ступень, то какие огромные перемены получились бы в результате! Число людей, хорошо одаренных от природы, соответствующее числу современных нам замечательных личностей, увеличилось бы более чем в десять раз, потому что тогда на каждый миллион их приходилось бы по 2423 человека вместо 233, но еще гораздо важнее для успехов цивилизации была бы прибыль в высших умственных сферах.
…Мне кажется, что для благоденствия будущих поколений совершенно необходимо поднять настоящий уровень способностей.
Под конспектами по Гальтону стояла краткая запись:
«Гальтон как мыслитель и как ученый на несколько голов выше, чем Нордау, хотя последний и позволяет себе смеяться над ним, заведомо и в угоду себе искажая смысл труда Гальтона и называя его «Наследственной гениальностью».
Весь во власти удивительного чувства, возникшего от знакомства с трактатами великих ученых, Баян стал листать страницы дальше. На глаза ему попался афоризм Бальзака:
«Бог может воссоздать все, за исключением другого бога; гений может воссоздать все, за исключением гения».
Прочитав эти слова, Баян улыбнулся. Они были написаны явно не об Алиманове. Он взял с полки еще одну тетрадь в старом потрепанном переплете.
На титульном листе ее детским неуверенным почерком было старательно выведено: «Литературная тетрадь». В ней были ранние стихи и рассказы Наркеса. Судя по датам, они были написаны им в детские годы. Баян медленно листал страницы, проглядывая названия рассказов. «Первый нокаут», «Тигровый питон», «Полосатый бык», «Шерлок Холмс в 1906 году», «Монолог гения»…
«Очень необычное название… Что же это за монолог?» – подумал юноша. С первых же строк его охватили ярость и дерзость гения, перед которым не мог устоять никто.
Монолог гения Это я рождался в домах ничем не выдающихся родителей, честолюбивых, властных, жестоких, но не сделавших ничего значительного при жизни.
Это я проходил от рождения до юности путь, который другие не проходят и за целую жизнь.
Это я тысячелетиями подвергался в юности насмешкам за свою любовь к искусству и наукам, насмешкам людей, считавших, что я зря и бесприбыльно провожу время, насмешкам тех людей, которые считали каждый день копейки и не знали, что такое миллионы.
Это я был тот невежда, о котором говорил Эйнштейн. Это я один не понимал, что великие дела трудны и недоступны, в то время, когда сотни и тысячи людей прекрасно понимали это и это помогало им спокойно жить.
Это я произносил в молодости монолог о Шекспире и имел в виду самого себя, потому что был равен Шекспиру и назывался Гете.
Это я обрушивал на себя и на других могучие каскады стихов, посягал на поэтическую мощь Байрона и назывался Леопарди.
Это я обладал несчастливой мощью титана, которую должен был выхлестнуть из себя, потому что она могла захлестнуть и убить меня самого.
Это я пропел миру «Песнь песней» – «Илиаду» Гомера. Это я подарил миру редчайшие, как откровение бога, звуки скрипки Паганини, это я родил грандиозные симфонии Бетховена. Это я ваял скульптуры Микеланджело, это я писал картины Рафаэля.
