Антонин Сель - Бунт машин
— Сударыня, что прикажете: яиц, пирога или кролика? Гамина вздрогнула.
Это вошла Мария и спрашивала у нее, что она хочет к завтраку.
— Что хотите; я не голодна.
— Правда, у вас странный вид. Ну, так чего же: яиц, пирога или кролика?
— Спросите Бонн.
— Не приготовить ли вам настойки?
— Настойки? Зачем? Я буду есть все.
* * *Настал полдень. Шофер не возвращался. Гамина выразила свое удивление гувернантке.
— Он просил у меня позволения, — ответила та, — проехать к своим родственникам, недалеко отсюда. Я разрешила. Вероятно, он остался позавтракать с ними.
Родственный завтрак продолжался слишком долго, часы тянулись медленно. Даже Бонн начала беспокоиться.
— Что это значит? Наш шофер — человек трезвый, осторожный…
Едва произнесла она эти слова, как послышался звук автомобильного рожка.
— Вот и он! — воскликнули обе женщины, выбегая на двор.
На дороге два вола, управляемые крестьянином из чужой деревни, тащили автомобиль. С него сошли шофер и неизвестная дама в манто.
— Ну и дела! — возбужденно воскликнул шофер. — Если бы я сам не видел то, что видел, а только бы слышал об этом, я никогда не поверил бы случившемуся! Сударыни, наша машина оказалась членом союза, она забастовала наравне с прочими, она глуха и парализована. Ну, не взять ли мне хлыст и не поучить ли ее маленько, чтобы она ожила? Карбюратор, мотор в исправности, резервуар не течет, это словно чья-то злая воля. И я не один в таком положении; авто этой дамы тоже опрокинулся и так вдоль всей дороги; нам попалось больше двадцати забастовавших машин.
Дама в дорожном манто поклонилась.
— Шофер говорит правду, — сказала она, — позвольте графине Гандур воспользоваться вашим гостеприимством. Мадемуазель Брассер-д’Аффер, я знаю вашего отца. Это-то и побудило меня приехать к вам…
Гамина поклонилась и, выразив сочувствие, попросила гостью в дом, но погонщик волов неожиданно преградил даме дорогу.
— Заплатите мне, сударыня! Это стоит 300 франков.
— Триста франков? — изумилась графиня.
— За 10 километров? — вторил шофер.
— Ну да, — ответил мошенник, — 10 километров туда, да 10 обратно, вот уже 20; только по 15 франков за километр. Вы знаете, что масса народу желало нанять мою пару волов; у меня не было недостатка в клиентах. Я только воспользовался случаем; надо брать быка за рога!
— Но, мой друг, даже лоцманы берут только половину назначенной вами цены за то, чтобы ввести мою яхту в гавань, а это потруднее, чем тащить автомобиль по дороге.
— Возможно, но моя цена 300 франков.
Лицо Гамины вспыхнуло от негодования.
— Предоставьте мне, мадам, урегулировать это дело, — сказала она, — так как он привез мою машину. Бонн, заплатите 300 франков этому мошеннику.
Крестьянин сделал протестующий жест.
— Вы не заслуживаете другого названия, — повторила молодая девушка, — и, может быть, машины остановились сегодня потому, что слишком много таких жадных людей на свете. Хорошее поколение выросло у нас, благодаря прогрессу!
— А где мое письмо? — обратилась она к шоферу.
— Ах, сударыня, я так огорчен!
— Вы про него забыли?
— Нет, нет!.. Я сам опустил его в ящик в 17 ч. 5 м. Но оно не дойдет, так как ровно в 19 ч. поезда прекратили движение.
— Тра-ля-ля, тра-ля-ля! — запела Гамина. Она ничего не видела и не слышала от радости и пришла в себя только за обедом, сидя рядом с графиней Гандур в столовой, освещенной керосиновой лампой. Графиня еле дотрагивалась до еды; зато она дала волю своему языку.
— Забастовка машин! Подумать только, до чего мы дожили! Прямо невероятно! Правительство заговорило об аресте того человека, который парализовал действие моторов, как будто бы один человек может быть таким могущественным. Верите вы в эту гипотезу, мадемуазель Гамина?
— Почему нет?
— Потому что такой человек был бы богом. Мы должны были бы преклониться перед его умом, каково бы ни было применение его могущества. Но скажите, какую выгоду может принести этому гению приостановка современной жизни? Сидя в вашем уютном сельском уголке, окруженная цветами и деревьями, вы не можете себе представить теперешнюю физиономию нашего большого города, который вы знали таким шумным и суетливым…
Мы не обращали должного внимания на то, что машины так проникли во всю нашу жизнь, что без них мы не можем теперь обойтись; они изменили распределение времени, позволяя в минуту сделать то, что раньше делалось в час, принуждая несчастных, которым нужно зарабатывать свой хлеб, рассчитывать каждый жест, распределять с точностью часы труда и забавы; благодаря им, люди обратились в вечно движущихся автоматов, у которых не остается времени оглянуться на самих себя. Это был какой-то бесконечный бег на месте, коллективная эпилепсия, где человеческая машина, машина из нервов и крови, бегала, вертелась, гудела, изнашиваясь наравне с машиной из стали и железа; счастливая идиллия бешенства, рай в аду; забвение, покой в лихорадочном бреду, подмена разумного существа человеко-машиной.
Я не говорю о нас; мы можем выбрать в этом вихре то, что нас забавляет и играть роли выдающихся танцоров рядом с этой народной сарабандой. В самом разгаре нашего веселья мы всегда можем сказать себе, что нам незачем дотанцовываться до пляски святого Витта и что от нас зависит удалиться в пустыню (пример тому — вы, дорогая мадемуазель). Мы привыкли к сверхнапряжению нервов, мы гордимся тем, что почти не употребляем в дело своих рук и что нам нужно только управлять машинами. Но остальные? Но рабочие, эти рабы, а не хозяева машин?! И вдруг!!
Стальные машины выпускают воззвание, они сердятся, требуют отчета, останавливаются! Какое потрясение! Куда делась человеческая гордость? Я вас уверяю, трогательно было видеть эти растерянные толпы на молчаливых улицах. Вначале эффект забастовки был мало заметен; все продолжали есть, пить, закупать товары, думая, что конфликт будет локализован. «Машинисты» и «антимашинисты» начали полемику; симпатии масс были на стороне антимашинистов, т. е. тех, которые говорили, что машины не одарены ни умом, ни волей, хотя факты говорили сами за себя.
На миг надежда и радость охватили больной город: говорили о розыске автора этой мистификации, об его аресте, о его наказании… Ответ машин был быстр и оскорбителен; ожидали еще несколько часов, но когда все продолжалось по старому, ареста не последовало, машины стояли, тогда началась паника. Подумайте, ведь всеобщая забастовка значит — отсутствие воды, мяса, хлеба и т. д.
— А может быть, и нет, — сказала Гамина, — ведь были же раньше водовозы и подвоз хлеба производился на телегах, а не в поездах и грузовиках.
