Елена Грушко - Картина ожидания
Когда Белозеров наконец-то побрел по мелководью к берегу, он с досадой увидел, что от города мчится на полном газу, вздымая облако песчаной пыли, уазик со снятым верхом, а следом, в почтительном удалении, леопардово-пестрый рафик. Белозеров вспомнил, что этот самый рафик он видел сегодня утром из окна гостиницы стоящим напротив, у подъезда телестудии, и рабочие пытались выгрузить из фургончика некую затейливо-многоглавую конструкцию. Похоже, это и была одна из тех самых передвижных интертелепроекционных установок, о которых в последнее время писали как о бог весть каком открытии и событии в кино и на телевидении. Сам Белозеров видел всего лишь одну интертелепроекцию, да и то случайно. Он вообще был не любителем массовых зрелищ, а уж такое оказалось явно не для слабонервных поклонников чистого неба…
Белозеров тогда гостил у старшего брата и однажды, катаясь по Днестру на прогулочном теплоходике, увидел, как гигантский прямоугольник завис над городом и рекой, словно телеэкран, непонятным образом пристроенный прямо в небесах, а на нем бесновался популярный певец в полосатых кальсонах и цепях, зримо истекающий потом. Словно трубы Армаггедона, ревела музыка, певец напоминал своим истощенным голубым лицом воистину исчадие ада… Белозеров относил себя к слабонервным, поэтому он с понятной неприязнью встретил появление этого рафика на берегу.
Однако, похоже, это была всего лишь разведка. Экзотически одетые мужчины и женщины походили туда-сюда, помахали руками, померили шагами песок, потом впихнулись обратно в рафик и умчались в город, а на берегу остался уаз - и приехавшие в нем двое.
Мужчина, судя по всему, был предводителем умчавшейся оравы и, как подобает предводителю, смотрелся внушительно, и невысокий рост не мешал. Сняв модный холстинковый костюм, он остался в узких плавках. Его мощная загорелая фигура могла бы восхитить даже адептов Шварцнегера, когда б не была осложнена досадной неожиданностью заботливо взлелеянным брюшком. Женщину Белозеров толком не видел она переодевалась под защитой уазика.
Поиграв мускулами, отчего брюшко, словно, живое, радостно запрыгало, "предводитель" недовольно глянул на Белозерова, который неподалеку собирал свою одежду, чтобы перейти на пустую полосу пляжа, и вдруг его тяжелое, резкое лицо сделалось мягким и изумленным.
Белозеров, хмуро выковыривавший из песка расческу, посмотрел на предводителя повнимательней - и они разом, так, что женщина, прикрывшись платьем, испуганно выглянула из-за машины, заорали:
– Санька!
– Каша!..
Аркашу Ерпоносова, друга детства, Белозеров не видал лет десять. Тогда, после окончания биофака, он приезжал в Обимурск повидаться с матерью перед первой своей океанографической экспедицией. Каша добыл ему пропуск на телецентр, где работал в оставшейся для Белозерова загадочной должности кабельмейстера, и долго водил по студиям, павильонам, пультовым, аппаратным, проекционным и прочим таинственным местам, рассказывая, как любит свою работу, которая дает ему возможность спокойно, не напрягаясь, учиться заочно во ВГИКе.
Из маминых писем Белозеров позже узнал, что отучился Каша блестяще, уехал из Обимурска и припеваючи зажил в столице. А потом маме врачи посоветовали сменить климат, она перебралась к старшему сыну в теплые края, и Белозеров с тех пор все реже и реже наведывал родной город, хотя от Приморска, где он жил и работал, была всего какая-то ночь езды на поезде, да все недосуг было сесть в этот самый поезд, пока тоска по Обимуру совсем не одолела! - а про Кашу он ничего не знал и, конечно, счастлив был повстречать старого приятеля.
Они долго обнимались, что-то бессвязно выкрикивая, о чем-то спрашивая, не слыша, ответов, и наконец, устав от неожиданной радости, уселись на песок.
– Ты все такой же… как свечка, - разглядывал Каша Белозерова, оглаживая свои могучие руки.
Белозеров скрыл усмешку. Он и впрямь смотрелся скорее тонким и гибким, чем широкоплечим, но не сомневался, что, взбреди им с приятелем померяться силами, Кашина сыроватая тяжесть спасует перед расчетливой упругостью его мышц, испытанных многокилометровыми заплывами в открытом море.
– Каким родился, таким и умру. Зато ты…
– Не похужал, а возмудел, как говорится, - сострил Каша и внезапно, поворошив на песке одежду, извлек белый бумажный квадратик и протянул Белозерову:
– Будем знакомы, Санька!
"Интертелепроекционное объединение "Зеркало" им. А.А.Тарковского. СССР, Москва. Максим Д.Серпоносов, режиссер", - было красиво напечатано на карточке по-русски и по-английски. Тут же значился адрес и телефон.
– Максим? - не понял Белозеров.
– Ну да, - понизив голос, подтвердил Каша. - Решил не примазываться к чужой славе. Назвали-то меня в честь отцова брата, а он творчество Горького копает, лауреат, академик и все такое прочее. Чуть что - ах, какое совпадение, не родня ли вы Аркадию Борисовичу? Ну и - принял псевдоним, Максим вот, а фамилия, знаешь, так как-то потверже звучит, Серпоносов, - что-то такое глубинное, коренное, да? Носитель серпа… А плохо, когда фамилия начинается с "ер", обязательно найдется идиот какой-нибудь… - торопливо пояснял Каша. - Ну, а "Д." - отчество, Денисович, понимаешь? Ну ладно, все с этим, кончили. А ты-то как?
– Да так, - пожал плечами озадаченный Белозеров. - Фамилию пока не сменил…
– Ну, если все будет тип-топ, я скоро еще одну фамилию сменю, - оживился этот Максим Д., которого Белозеров, хоть убей, не мог воспринимать иначе, чем Кашу Ерпоносова, и, обернувшись, позвал: Ритуля!
Женщина, которая приехала с Кашей и о которой они оба позабыли в пылу встречи, вышла из-за автомобиля.
– Ну наконец-то! Я уж думала, ты меня совсем бросил, - протянула она капризно и направилась к друзьям.
Строго говоря, подойти к ней следовало бы мужчинам, но увидев, как Ритуля идет, Белозеров мысленно возблагодарил собственную невоспитанность и подумал, что такая женщина, пожалуй, просто не может упустить случая показать себя.
Она была молода, она была красавица и знала об этом. Кокетством это назвать было нельзя, ведь кокетство предполагает известный расчет, а тут, чудилось, самолюбование врожденное, как и уверенность в своей женской силе. Да что там!.. Эта золотистая пряжа волос, крутые дуги бровей, прекрасные прямые плечи, тяжелые бедра и легкие длинные ноги… Она подошла, села на песок и подняла на Белозерова глаза и его словно бы током ударило от внезапности такого взгляда: светлого, даже печального… Она смотрела так, словно просила пощады, словно ей было стыдно за свою вызывающую красоту, и за походку, и за серебристый купальник, обливающий каждую впадинку тела, за то, что Каша, вернее, Максим, обнял ее за плечи, прижал к себе:
