Дмитрий Биленкин - Космический бог (авторский сборник)
Мы идем все дальше и дальше по пути вынужденного отказа от непосредственного восприятия макромира.
Какие последствия будет это иметь для человека и человечества, судить не берусь. Но что они будут значительными, сомнения нет. Ибо изменение обстановки меняет самого человека. Земное человеческое “я” не может остаться прежним, когда наступит время расселения на другие планеты. Это произойдет не скоро, но об этом надо думать сейчас.
Итак, в макромире тоже намечается барьер, преодоление которого потребует отказа от многих привычных сторон нашего духовного мира и приобретения новых, если мы хотим сохранить свое “я” цельным.
Где пролегает этот барьер? Я убежден, что мы уже встретились с ним. Меркурий — та ступень нашего движения, на которой нам отказало уже и зрение. Мы видим здесь не то, что есть на самом деле, ибо наше зрение решительно не приспособлено к меркурианским условиям. Участникам второй экспедиции придется смотреть — да, да, просто смотреть! — на пейзажи Меркурия через призму какого‑нибудь хитроумного прибора. Иначе их будут поджидать те же ловушки, что и нас.
Но даже обыкновенное оконное стекло влияет на наш эмоциональный контакт с внешним миром. А уж полный отказ от непосредственной связи с окружающим…
Опасно ли это? Не думаю. Объективно процесс направлен на обогащение и расширение человеческого “я”. Когда‑то духовный мир человека не включал в себя ничего, кроме Земли. Со временем Земля станет лишь частью нашего “я”… Но вряд ли это расширение и обогащение будет идти гладко, ибо оно связано с ломкой многих основ. Задача моей науки — психологии — и многих других облегчить переход нашего “я” к новому качеству.
Возможно, я в чем‑то ошибаюсь. Возможно. Но лучше ошибаясь глядеть вперед, чем не ошибаясь стоять на месте, робко потупив взгляд.
Я кончил”.
Полынов посмотрел на крохотный, пульсирующий в такт его дыханию, кристалл. Синий, как небо Земли, кристалл, навечно вобравший в себя его мысли.
Вокруг плыла чужая ночь, отсчитывая для людей, быть может, последние часы. Но один из них безмятежно спал, словно дома, а другой думал о будущем. А где‑то далеко третий готовился прийти к ним на помощь. И, как это ни странно, как это ни противоречиво, Полынов чувствовал себя спокойно и счастливо. Сегодня он сделал больше, чем за всю свою жизнь.
КОСМИЧЕСКИЙ БОГ
1. Корабль, терпящий бедствие
Не колеблясь Полынов двинул в прорыв ладью. Кинжальный удар, точно нацеленный в солнечное сплетение обороны противника.
Гюисманс нахмурился. Желтыми, как у мумии, пальцами он с сожалением тронул короля. Мельком взглянул на часы.
— Не повернуть ли доску? — предложил он.
— Что‑то вы рано сегодня сдаетесь, дорогой патер.
Полынов летел на Марс пассажиром в надежде отдохнуть по дороге от выматывающих обязанностей космического психолога; он даже не представлял, сколь утомительным окажется для него безделье на таком корабле, как “Антиной”. Если бы не шахматы, он и вовсе чувствовал бы себя отщепенцем среди веселья и развлечений, которыми здесь убивали время.
— О, это сдача с продолжением. Ибо взявший меч от меча и погибнет. Пока вам нравится такая диалектика, верно?
Костлявое лицо патера раздвинула улыбка. Улыбка–приглашение уголками губ. В Полынове ожил профессиональный интерес.
— По–вашему, я человек с мечом?
— Вы тоже. Кто строит — тот разрушает, не так ли? Но диалектика, которой вы поклоняетесь, как мы — богу, она погубит вас.
— Да неужели?!
Полынову стало весело. “Это в нем, должно быть, тоже профессиональное, — подумал он. — Лет тридцать человек проповедовал, не выдержал, потянуло на амвон, или, как еще там называется это место…”
Он устроил ноги поудобней, оглядел проходившую через салон девушку — ничего, красива, — мысленно подмигнул патеру.
— Конечно, погубит, — продолжал тот, не отводя взгляда, — ибо закон вашей диалектики гласит, что отрицающий обречен на отрицание. Вы отрицаете нас, придет некто или нечто, и оно поступит с вами так же.
— Могу посочувствовать, — кивнул Полынов. — Прихожане не идут в храм, а? Что делать, история — не шахматы, ее не переиграешь.
— Но спираль, и потому путник может вернуться к тому месту, откуда он шел.
— Вы сегодня нуждаетесь в утеш…
Плавный толчок качнул столик. Несколько фигур упало., за стеклянными дверями салона кто‑то шарахнулся, но все перекрыл грохот джаза, и ломаные тени танцующих снова заскользили по стеклу.
— Нуждаетесь в утешении, — закончил Полынов, нагибаясь и подбирая с пола фигуры. — Но софизмы никогда…
Он поднял голову. Собеседника не было. Гюисманс исчез беззвучно, как летучая мышь.
Белый король, упавший на стол, тихонько покатился к краю — корабль незаметно для пассажиров тормозил. Полынов пожал плечами, поймал короля, утряс шахматы в ящик и вышел из салона.
У двери с надписью на пяти языках “Рубка. Вход воспрещен” он помедлил. Музыка доносилась и сюда, приглушенная, однако все еще неистовая, скачущая.
— Трын–трава, — сказал Полынов. — Пируем…
Издерганные ритмы музыки осточертели Полынову, и он в который раз пожалел, что связался с этим фешенебельным лайнером, с его вымученным нескончаемым праздником.
В рубке было полутемно, светлячками тлели флюоресцирующие детали шкал, над бездонным овалом обзорного экрана шевелилась синяя паутина мнемографиков, раскиданная по табло.
— Кто там? — недружелюбно спросил голос, и Полынов увидел Бергера. На груди дежурного пилота болтался радио–фон, ворот форменной рубашки с золотыми кометами был расстегнут. — А, это вы, камрад… Догадываюсь, что вас занесло сюда. Нет, это не метеорный поток.
— Тогда что?
Бергер кивнул на экран. Второй пилот отодвинулся. В черной глубине среди неподвижных звезд вспыхивали позиционные огоньки сигналов бедствия.
— Кто?
— “Ван Эйк” какой‑то. Не слышали о таком?
— Нет, теперь слишком много кораблей. Но вы‑то должны знать, чьи рейсы…
— Это не рейсовый лайнер.
— Кажется, вы правы, — вгляделся Полынов. — Разведчик. Но что с ним? Он гасит огни!
На экране осталась лишь одна красная звездочка.
— Авария. Берегут энергию.
— Радио?
— Зона молчания. Влетели полчаса назад.
— Скверно. Так берегут энергию, что не могут промигать о характере аварии?
— Полетел ретроблок.
— Это серьезно.
— Куда серьезней. Говорят, что подробности сообщат на месте.
— Моя помощь не потребуется? Раньше я был врачом.
