Алексей Евтушенко - Курьер
– Ничего сложного, – подает голос Петрович. Он все еще тяжело дышит и держит в руках еще один факел, который, вероятно, снял со стены пролетом ниже. – Нужно сунуть что-нибудь прочное между вон теми двумя шестернями – и все. Часы остановятся.
– Лом? – спрашиваю.
– Сойдет и факел, думаю. У него железная рукоять, если вы заметили.
И в самом деле.
– Тогда, – говорю, – не будем терять времени.
– Подождите, – останавливает меня Петрович. – Это должен сделать я. А вам нужно спуститься вниз. Как можно скорее.
– Ничего не понимаю, – признается Ирина. – Почему?
– Потому что велика вероятность того, что после остановки часов мы окажемся в нашем мире ровно на той же высоте над землей, на какой находимся сейчас, – спокойно объясняет он. – Я понял это минут десять назад.
Я прикидываю высоту башни, и мне становится не по себе.
– А может быть, и не окажемся, – говорит Ирина. – Мы же не под землей очутились, когда попали сюда из котлована.
– Вы готовы рискнуть? – спрашивает Петрович.
– Жребий, – говорю я, подумав ровно секунду. – Тянем оба.
– Еще чего! – возмущается Ирина. – Даже и не думайте. Тянем все трое.
– Нет, – качает головой Петрович, неторопливо лезет за пазуху и достает оттуда предмет, в котором я не сразу, но все же опознаю древний револьвер.
– Семейная реликвия, – объясняет Петрович. – Не пропил. Как чувствовал, что пригодится. Учтите, он исправен и заряжен. Не вынуждайте меня нажимать на спусковой крючок.
– Что ж ты его не вытащил, когда мы с этими дрались… там… за городом? – спрашиваю, пытаясь найти выход из ситуации.
– Забыл, – говорит Петрович. – Вы… это. Бегите вниз. Спорить бесполезно, я уже все решил. Ну?
Он поднимает револьвер и взводит курок.
Уже светает, когда мы добираемся до гостиницы. Только покинув кабину флаера, я понимаю, как сильно устал – ноги подкашиваются, мутится в голове. Ирину тоже не переполняет энергия – она чуть не виснет на моей руке, и со стороны мы, вероятно, напоминаем влюбленную парочку, которая возвращается в гостиничный номер после бурно проведенной ночи в злачных заведениях города. Что ж, как минимум первая часть данного наблюдения была бы верна – ночка и в самом деле выдалась бурной. Впрочем, наблюдать за нами в столь ранний час некому – улицы все еще пусты.
Ночной портье провожает нас безразличным взглядом, мы поднимаемся к себе на этаж и расходимся по номерам. Чувствую я себя совершенно опустошенным, как душевно, так и физически, нет сил даже на душ, поэтому, кое-как раздевшись, ныряю под одеяло и расстаюсь с окружающей действительностью на ближайшие четыре часа.
Без четверти десять мы с Ириной подходим к площади перед Домом Правительства, вступаем на окаймляющую ее аллею и движемся вдоль скамеек с эргономично изогнутыми спинками. Здесь уже с утра расположились молодые мамаши, бабушки и няни. Их чада мирно спят или бойко агукают в разнообразных колясках, и мы с искренней радостью наблюдаем эту мирную и чертовски приятную картину.
– Получилось, – улыбается мой стажер.
– Да, – соглашаюсь, – неплохо сработано. Теперь можно и улетать. Хоть я и не выспался.
Секретарша Джейн встречает нас с искренней улыбкой.
– Скажите, Джейн, – спрашиваю, – вы ничего странного возле Дома Правительства с утра не заметили?
– Нет. А что?
– Какое-то необыкновенное скопление молодых мам на аллее, – говорю. – С колясками.
– А, это! – смеется она. – Вы просто не местный. Ничего странного. Они всегда здесь прогуливают своих маленьких. Традиционно. Здесь, и еще в лесопарке. Сразу у входа, знаете?
– Да, – говорю, – знаю. Мы были там вчера вечером. Тоже прогуливались. И вообще, Первоград – замечательный город. Кстати, Джейн, что это за Черное Яйцо тут у вас откопали загадочное?
– Никто не поймет, что это такое, – говорит Джейн. – Наши ученые изучали-изучали, да так ничего и не поняли. Все решали, то ли его обратно закопать, то ли так в котловане и оставить.
– Без присмотра?
– А зачем присматривать за тем, что нельзя ни разбить, ни украсть? – резонно замечает она. – Вам уже рассказывали, что гравигенератор на него не действует? И не только гравигенератор.
– Да, рассказывали, – говорю. – Будь моя воля, я бы действительно закопал эту штуку обратно. А еще лучше – залил бы ее металлопластом. На всякий случай.
– Вы, смотрю, не очень любите рисковать, а? – подмигивает мне Джейн.
– Все зависит от предполагаемого результата, – подмигиваю в ответ, – сопутствующих обстоятельств и времени, имеющегося в моем распоряжении. Увы, мы сегодня улетаем, так что возможности рискнуть у меня нет в любом случае.
Джейн понимающе усмехается.
– Впрочем, теперь все проблемы с этим Яйцом решены, – говорит она. – И никакого риска.
– То есть?
– Вы разве не слышали? Сегодня утром в городских новостях передавали.
– Нет, – говорю, – не слышали. А что случилось?
– Оно исчезло. Вчера еще было на месте, а сегодня его уже нет.
– Как это – исчезло? Просто исчезло и все? Без шума и пыли?
– Да. Там есть камера слежения. Она и зафиксировала. В шесть утра это случилось. В шесть с минутами. Солнце уже взошло. Очень хорошо видно, как Яйцо себе лежит, а в следующее мгновение его уже нет. Там, в котловане, сейчас опять куча ученых и разных экспертов. А что толку? На нет, как говорится, и суда нет.
– Что ж, – констатирую я. – Все это чертовски странно и загадочно, но, может, и к лучшему. Меньше головной боли.
Затем мы забираем пакет с документами, прощаемся и выходим на улицу.
– Ну что, – спрашивает Ирина. – На космодром?
– Да, – говорю. – Но сначала все-таки я хочу заглянуть к Питеру и выпить у него большую чашку кофе. В гостинице мне кофе не понравился.
«У Сэма» в этот час, как всегда, пусто. Мы здороваемся, и я прошу Пита сделать нам самый лучший кофе, на какой только способно его заведение.
– Он у меня и так самый лучший, – заверяет бармен и через минуту ставит перед нами две чашки.
Я пью кофе мелкими глотками и думаю, спросить или нет. Наконец все-таки решаюсь.
– Скажи, Пит, – говорю, – вчера, когда мы у тебя обедали, здесь был один пьянчужка. Такой… в мятой шляпе…
– Пьянчужка? – хмурится Пит.
– Ну да, – киваю. – Довольно высокий, худой, небритый. Кажется, его Петровичем кличут.
– Не пойму, о ком ты говоришь, – качает головой Пит. – Вчера, когда вы пришли, здесь, кроме меня, никого не было.
– Ну как же, он сидел вон там, в углу, – показываю я. – Петрович.
– Знаешь, Серж, – внимательно смотрит на меня бармен. – Ты, верно, переутомился. И напутал чего-то с устатку. Не было здесь вчера никого, кроме вас, в это время. И после вашего ухода тоже еще долго никого не было. Народ только часам к пяти стал собираться. Да и не знаю я, честно сказать, никакого Петровича. В шляпе говоришь?
