Святослав Логинов - Филолог
Верис свернул с туристической тропы и почти сразу оказался в одиночестве. Некоторое время он летел, рассекая чистый воздух, потом, выбрав безлюдный средневековый городок, опустился на землю.
Ступил на землю Земли.
Циклопический комплекс с чудесами света остался в стороне, только титановые башни, между которыми на неохватных тросах покачивались висячие сады, виднелись над горизонтом.
Место Верису понравилось. Конечно, тут заповедник, в этих краях нельзя ломать деревья, но он поселится в чужом доме и, может быть, тот когда-нибудь станет своим.
С лёгкой душой Верис послал приказ отключить систему безопасности и через мгновение получил ответ: «Музей-заповедник Старая Земля является зоной повышенного риска. Приказ блокирован».
* * *Библиотека Транспортного центра, а в ней — миллионы книг и наверняка сохранившиеся технологии копирования. Верис представлял, как он приходит и небрежно, словно между делом, выкладывает перед Анитой принесённые книги.
Разумеется, небрежность будет напускная, только для вида. Истинная небрежность страшна, смысл её можно понять, если внимательно вглядеться в слово. Небрежность — отсутствие бережности. Подарки можно делать только как бы небрежно. А иначе, зачем стараться?
Ни в какой особой бережности Анита не нуждалась. Невысокая и плотная, с облупленным носом, загорелыми руками, исцарапанными жёсткой травой и ивовыми ветками, она была своей на Ржавых болотах — всё знала и не боялась ничего. Это она оберегала Вериса, который ужасно страдал от непривычной жизни.
Когда старики, а вернее, единственный старик, к которому привёл Вериса бородатый конвоир, рассудил, что Верис человек и потому имеет право жить в селении, именно Анита взяла новичка под своё покровительство. Остальные жители посёлка приняли нового члена общины без энтузиазма. Верис не умел делать ничего, потребного для жизни на болотах, а привычка «западать» в самые неподходящие моменты вызывала у многих подозрения, что он, всё-таки, не совсем человек.
Последнее Аниту ничуть не смущало. Она и сама любила задуматься над чем-нибудь совершенно простым и никого не удивляющим.
— Смотри, какая красота! — говорила она, указывая на рыжий маслянистый туман, по утрам стелющийся над ближайшей топью.
Никто из поселковых не мог сказать о тумане добрых слов, а у Аниты они находились.
— Красота — то, что красит, — сообщал Верис. — Если бы оттуда люди выходили перекрашенными в рыжий цвет, это была бы красота.
— Ты туда сбегай. Так перекрасит — за неделю не отмоешься, — Анита замолкла на мгновение, запала, как сказали бы соседи, потом радостно подхватила Верисову мысль: — А ты здорово придумал: красивый, то, что красит в свой цвет. Охра — красивая, и ржавчина. Черника — тоже красивая — наешься, губы станут синими, язык синий. Ой, а почему она черника? Синика должна быть. Синика и голубика.
— Должно быть, раньше она красила в чёрный цвет, а потом промутировала, цвет изменился, а название осталось прежним. Точно, так и было! Даже стихи есть старинные:
Грибная пора отойти не успела,
Гляди — уж чернёхоньки губы у всех,
Набили осокму: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
— Бруснику я знаю, а малина и орех у нас не растут. Должно, повывелись. А стихи эти ты сам сочинил?
— Нет, конечно, я так не умею. Это стихи, а я только вирши могу плохонькие.
— Ну-ка, сочини.
Верис на минуту запал, даже прополку, которой они занимались, бросил, затем продекламировал:
Генерала гневный вид
Генный гений генерит.
— Здорово! — сказала Анита. — Непонятно, но здорово. И складно.
— Чего здорового? Пустое рифмачество.
— Ну, тебя, хорошие стихи. И всё на одну букву.
— Не всё. Там слово «вид», оно на «в» начинается. Можно было бы заменить на «гит», есть какие-то гиты и швартовы, но никто не знает, что это такое, значения забыты. А можно следующее двустишие придумать на букву «в», но вставить одно слово на «г», тогда формальная стройность сохранится. Что-нибудь такое:
Вечный високосный год
Верный вексель выдаёт,
— Нет, совершеннейшая бредятина вышла. Заврался. Сходу даже вирши не получаются, не то, что стихи.
— А не с ходу?
— Иногда получается, чаще — нет. Вот, например, я это давно сочинил, почти год назад. Тоже чепуха, но чистенькая:
Емеля ехал еле-еле,
Елена есть ему, Емеле.
Ему Елена — ерунда!
Елико едкая еда!
Ей, егозе, ещё Емель? —
Емеля — евнух! Ей-же-ей!
— Никакая это не чепуха! Если это чепуха, что тогда стихи?
— В этих строчках ничего, кроме формы, а стихи — такое единство формы и содержания, в результате которого возникают дополнительные смыслы. Слушай настоящие стихи:
Я вас любил; любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Есть такой закон восприятия: если текст может быть понят превратно, его непременно превратно поймут. Здесь это невозможно, поэт сказал ясно, просто, понятно. Но под первым слоем восприятия таится второй. Смотри: «быть может» — казалось бы, мусорные слова, вставленные для рифмы и сохранения размера, но именно они создают настроение, рождая на подсознательном уровне сомнения и вопросы. Может ли быть такая любовь? И что она может? Разумом читатель не осознаёт этих вопросов, но он уже исполнен сомнений. «Пусть она вас больше не тревожит», — строка приносит успокоение, но и в ней живёт второй смысл. Мы разучились слышать в слове «больше» исконное значение «боль», но оно есть, и душа это знает. Значит, любовь жива, не обратилась в свою противоположность, не стала безразличием. Само упоминание этого корня доказывает, что герой до сих пор боль чувствует и хочет уберечь хотя бы возлюбленную от тревоги, печали и боли. Так говорить может только поэт.
— Красиво — произнесла Анита, забыв, что в таком случае Верисовы речи должны кого-то перекрашивать. — Я запишу потом эти стихи. На пергаменте ещё местечко осталось.
— Хорошо, — сказал Верис, и это слово имело троякий смысл.
Некоторое время они занимались прополкой, в молчании двигаясь параллельно по разным сторонам огромной гряды.
Параллельно, когда люди работают в паре или живут парой. Совсем посторонние люди ничего делать параллельно не могут, их взаимодействие хаотично.
— Ты замечательно говорил о любви, которая угасла не совсем, — произнесла Анита как бы между прочим. — У тебя там, где ты прежде жил, была любимая девушка?
