Владимир Алько - Второе пришествие инженера Гарина
– Смотрите, Гирш! – палец его главного «сановника» завис над горной страной, резко указывая вниз. А там ясно различимы целые площади камнепада, побитый лес, фруктовые деревья, изуродованные посевы, и даже – видимо: снесенные домишки некой деревушки.
– Вот так ахнуло! Черт, а ведь это все наша рукотворная гроза… Матушки! Что же мы натворили?! О, Яхве! Гирш, выходит применение илема само по себе не безопасно? Ведь мы дренировали в атмосферу всего-то ничего… на один лишь выхлоп этого вашего, тьфу не выговоришь, прото-илема. Что тогда все это значит?
Гирш качнулся с носков на каблуки. Проговорил, будто формулируя:
– Все отлично, Раух. Все по мере своей. (Он быстро «передернул» темы, как бы открывающиеся в перспективе гор.) Взгляните, вон туда. После грозы все ощущается по-иному. Чувства обострены. А неплохо ведь побыть в роли громовержца. Может, и богов-то выдумали только затем, чтобы оставаться людьми в теплой сырости. Расслабьтесь, Раух. Вы – Бог.
И человек с глазами, обведенными, словно углем преисподней, с выбритыми в ниточку опереточными усиками неожиданно и резко расхохотался.
Раух вздрогнул. Поморщился.
– Да, от скромности вы не умрете, Гирш. (Он неодобрительно на такую «кончину» шефа покусал губы.) Желаю вам и в дальнейшем успехов. Так же как и здоровья… душевного, в том числе.
Гирш дружелюбно рассмеялся.
– С вами, с вами дорогой Раух, мы горы свернем. Да ведь и свернули уже!
Раух махнул рукой на такой синдром «небожительства». Пусть себе. Сегодня их день. И с тем – он будто сбросил какую-то мешавшую ему личину. Спокойно отошел и сел на камешек.
Но и Гирш пошел побродить как-то сам по себе. Сделал несколько резких наклонов в пояснице. Присел. Встал. А хорошо и просто почувствовать физическую усталость. Надо ли пробиваться тайными тропами мысли, взбираться на кручу каких-то там технических проблем, возомнить себя кем-то, чтобы стоя вот так, на лысой горе, после часа работы лопатой, и, просто озирая пространство, почувствовать себя подлинно олимпийцем. Нет, пока останется в человеке эта самодостаточность себя – я есмъ и сие осознания с меня довольно – всякий гений его и подвиг пребудут верхоглядством и только. Это уберегает человека от искусов софистики и ограниченности рассудка, но это же и приземляет его на пядь от самого себя. «Человек обречен, – мелькнуло в мыслях Гирша. – Пороха у людей хватит лишь на самоубийство».
Находившись так, он присел на край валуна, подле Рауха. Пригревало солнце. На исходе был трудный и многообещающий день. Здесь – свет и даль горнего мира. Омытое их трудами небо – проявление некоторых их «титанических» способностей, если посчитать за таковые как результат всю массу земли и камней, сброшенных вниз. Каждый из них был при своем отличном настроении, и Раух решился:
*** 22 ***
– Я знаю вас уже не один год, Гирш, – начал он – Человек я в общем-то одинокий, и потому, верно, наблюдательный. Когда вы предложили мне, отчаявшемуся найти работу физику совместно работать, я понял, что за этим стоит не только, так скажем, гипотетический и скрытный характер вашей деятельности, но и аналитически точный расчет, прозорливость, какая наблюдается у людей, прошедших какую-то школу жизни… дел и решений, – не только инженерных, но и таких, о которых я не берусь и судить. Но в чем не ошибусь, так это, сказав, что вы научили меня проблемно думать. О, я помню: дни и ночи здесь, под камнем, в этих штольнях. Вибрация и гул машин – на пределе возможностей. И тот протуберанец плазмы – однажды едва не спалившего нас… Противостояние двух эфемерид – меня и вас – черному пологу, срок которому – от вечности до вечности… Вы и в проблему-то врываетесь, словно бог древних, со своим молотом и наковальней… Потом – импульс за импульсом, еще раз импульс, как чертовым копытом… Когда-нибудь мы с вами изойдем синим пламенем. Смеетесь? Смейтесь! Но всему человеческому положен предел. Выше и ниже – все одно – ад. Вы действительно мне много дали, Гирш. Я разумею не одну только материальную сторону жизни. С вами работать – наслаждение, но и гибельно… не имея чего-то адекватного вам. Но я заговорился, не желая того. (Гирш, не перебивая, слушал Рауха). Из моей болтовни вы поняли, что я наблюдателен, так вот – под это замечание, я констатирую, Гирш, что вы, несмотря на весь кажущийся научный пафос исследований – чрезвычайно, фатально практичны. Вы и пальцем не пошевельнете (не говоря уже про мозговую извилину) ради одного эстетического переживания, – открытия и пользы науке. По этому моему наблюдению, и как, наконец, компаньон в деле, я и задаю вам вопрос: для чего нам это абсолютно жесткое тело? Что из всего этого следует? После стольких трудов и затрат!
Кое-какие характеристики я, правда, улавливаю, привязанные к подобному материалу, и, в частности, – тело, выполненное из него, стало бы вне подчинения третьему закону Ньютона; фактически, такое тело невозможно было бы даже стронуть с места, по причине отсутствия способности в нем к зарождению движения. И что из всего того? А только то, что заданным требованиям может отвечать вещество исключительно ядерной плотности… И вот тут-то, казалось, наша проблема испустила дух. Масса ядра восходит к 1018 г/см3. Это значит, что тело такой упаковки в объеме всего лишь комариного жала весило бы тонн сорок. Абсурд. Не говоря уже о том, что любые технологические операции с таким материалом физически невозможны. Вы величайший прожектер, господин Гирш, и надо отдать вам должное – не меньший технолог, что у Господа Бога в запасе. Вы подбросили уникальную идею и реализацию этого – синтезировать такое тело на какие-то краткие доли секунды… десятитысячные и стотысячные, расходуя колоссальное количество энергии в принудительном магнитном импульсе… Хорошо. Но зачем? Проделать умопомрачительный подвижнический путь; взобраться на седьмое небо, подкрасться к богу Саваофу, вырвать волосок из его бороды, и все для того, чтобы сжечь его ради какого-то мертвого пепла!
Гирш потянулся, как со сна. Усмехнулся:
– Пока все верно, дорогой Раух. Только к чему вы мне это все говорите? Пепел богов! Хм. Довольно вольная интерпретация…
– Вот, вот. На том мы и сошлись: проделать это противоестественное дело. Вы занялись технологией выработки протея. Я – своей торроидальной магнитной «ловушкой». Мы как будто стали играть в некую игру в поддавки: кто из нас первый составит такое положение, когда устройство партнера обретет какой-нибудь смысл и покажет себя. Вы передавали мне кубические километры вашего протея – ионизированного водорода, с одними вылущенными ядрами атомов. Я уплотнял километры – до микронов. На этом диком поприще мы опередили современную науку лет на двести. Мы достигли плотности упаковки лишь на порядок ниже ядерной… И что же?… За что боролись, на то и… Вступились элементарные кулоновские силы отталкивания, и наш магнитоимпульс оказался полностью заблокированным. Наконец-то, я думал, увижу титана, приплюснутого к небесному своду, из породы суглинка. Но не тут-то было. Здесь начинается история, которую я отказываюсь понимать. Появляется этот ваш элемент М, – со свойствами, как чудесными, так и фатальными: просто «обескровливающего» атомы на самом элементарном уровне, обессиливая их… Но пусть с этим. Я не говорю уже о моем труде, – только изучи мы и опиши этот элемент, и Нобелевская премия у нас в кармане. Так нет же: мало того, что мы синтезировали это абсолютно жесткое тело, – тут бы сказать: хвала богам и нам, – вы выдвигаете новое баснословное требование – теперь этот «уродец» должен изжить себя во времени не менее 0,001 секунды, да еще с возможностью регулировки этого интервала. Я понимаю, что всему свой срок. Цыпленок в яйце курицы формируется две недели, алмаз в раскаленной магме – сотни тысяч лет, но что должны ожидать мы от этих миллисекунд существования нашего «яйца»? На что должны мы употребить это фактически умозрительное время? Ответьте, Гирш, я имею на это право: как, наконец, ваш компаньон в деле. Без моей торроидальной «ловушки» фитилек всей установки загаснет. А мне ведь еще растить, вытягивать это пламя… Дотягивать импульс, чтобы он не зачах раньше предустановленного времени. Не сегодня завтра, нами будет достигнута плотность материи превышающая плотность в самом ядре… «нормальном» ядре, хочу я сказать. Конституциональная, обычная микроструктура вещества как-то необъяснимо переведена в некое зачаточное состояние. Законы этого темны… Да изучи мы процесс… Эх, – Раух безнадежно махнул рукой. – Зачем я это говорю! Ведь я начал с того, как вы странно практичны при всей абстрактности нашей задачи. Вы не станете вкладывать столько усилий и денег ради эстетического переживания минуты. Вот нонсенс, Гирш, – и Раух чуть нервно рассмеялся.
