Анхель Куатье - Учитель танцев (Схимник - 4)
— Я думаю, — ответил Максим.
— Что? — не понял Данила.
— Как она?
— Аня? — уточнил Данила и, убедившись, что речь идет именно о ней, продолжил: — Было совсем плохо. Сейчас, кажется, чуть лучше, хотя я лично очень беспокоюсь.
Максим сцепил руки на животе и с силой бросил их в сторону головы. Видимо, иначе поднять их вверх он не мог. Подложив руки под голову, чтобы лучше видеть Данилу, Максим принялся объяснять нам свое решение:
— Она должна перебеситься. Помучается месяц, другой, третий, может быть, полгода, и все пройдет. Все проходит, и это пройдет. Время лечит. Если нет, мне придется с собой покончить, чтобы ее освободить. Но я не хочу этого делать, потому что это неправильно. Если мне суждено так, — Максим кивнул подбородком на свое полуживое тело, — значит, буду страдать. А ей — не суждено. Она не должна. Она может быть счастлива, но калека такую женщину счастливой не сделает. Потом она все поймет. Любовь — это хорошо, это важно, но меня любить ей незачем. Переживет, помучается, успокоится и найдет себе кого-нибудь, кто сможет о ней позаботиться…
— Тебе нужно с ней встретиться, — сказал Данила. — И рассказать все это, как есть. Если ты так вправду думаешь. Мы должны быть честными с теми, кого любим. Или ты хочешь, чтобы она восприняла это как предательство и жестокость? Ты хочешь, чтобы она с этим чувством ходила по миру?
— Она должна понять, — Максим произнес это так, будто бы искал у Данилы подтверждения своим словам.
— Понять-то поймет. Да вот только ты сам должен ей это сказать.
— Она ответит, что она так не может, что это будет предательством с ее стороны. Гы пойми, я не хочу, чтобы она так себя чувство вала. Пусть уж лучше думает, что я подлец, что я с ней вот так обошелся. Ей так будет легче.
— А тебе не кажется, — Данила улыбнулся, — что это ее жизнь и она должна сама сделать свой выбор?
— Но… — протянул Максим.
— Вот тебе и «но», — ответил Данила. — Пойдем, Анхель. Нам пора…
Мы вышли из палаты. Я удивленно посмотрел на Данилу: «Это что, все?!»
— Данила, он ведь только разговорился, нужно было…
— Анхель, — сказал Данила. — боюсь, что все самое важное происходит сейчас в Риме.
Спрашивать об этом у Максима бесполезно, нужно спрашивать у Максимилиана. — Как — в Риме? Какого Максимилиана? — не понял я. — А вот это бы я хотел у тебя узнать, ты у нас ответственный за параллельные миры… — он посмотрел на меня с шутливой укоризной. Да, мы, кажется, поменялись ролями.
Раньше я без конца повторял: «то, что нам кажется, нам только кажется».
А теперь он говорит мне: «Друг, ты ничего не путаешь? Ты уверен, что мы, вообще в том мире ищем?»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Надежды Нерона не оправдались. Он рассчитывал, что римляне с радостью воспримут столь виртуозно задуманный им праздник огня.
Прекрасное начало больших торжеств!
Народ выместит свою злобу на христианах, а императорская власть от этого только укрепится. «Нерон с нами! Мудрый Нерон!
Император — заступник Рима!»
Ничего этого не было и в помине.
Когда на празднике перегоревшие столбы стали валиться, толпа поддалась панике.
У солдат, призванных только для охраны порядка, сработал инстинкт нападения. Были жертвы.
Старики говорили, будто бы Юпитер послал кару на римлян.
Но кто виноват в этом, если не император?
По городу мгновенно распространились слухи, что истинным виновником пожара был сам Нерон.
— Нерон заперся в своих — покоях и дрожал от ужаса. Власть императора это любовь его народа. И нет для этой власти ничего хуже разгневанной толпы.
«Что, если чернь догадается? — шептали тонкие пересохшие губы императора. — Что, если она поверит этим слухам?..»
Несчастный, он уже и сам верил в свою выдумку. Ему казалось, будто бы Рим действительно подожгли христиане. А теперь они еще устроили против него заговор!
— Пустите же меня, болваны! — за дверьми спальни разворачивалась настоящая баталия.
Нерону почудилось, что пришла его смерть. Воображение рисовало ему картины ужасного кровопролития. Группа заговорщиков врывается к нему в спальню, и…
Император думал было вскочить с постели и принять величественную позу, но не решился. Пусть охрана отбивается.
— Я сказал, пустите меня немедленно! Что вы себе позволяете?! — дверь с шумом распахнулась, и на пороге показался Петроний.
— Боже мой, Петроний! — император по чувствовал себя, словно девица, только что спасенная прекрасным принцем из рук жестокого неприятеля. — Как я рад, что это ты! Ты пришел ко мне! Один! Ты один никогда не предашь меня! Как я рад!
Конечно, он единственный, кто пришел, ведь охрана никого не пускает! Это личное указание самого Нерона. И кроме того, никто не знает, чего ждать от императора, находящегося в таком состоянии. Ради чего рисковать жизнью?! А у Петрония дороги назад нет. Если Нерона наконец прикончат, ему — фавориту казненного императора — несдобровать.
Расчувствовавшись, Нерон театрально рыдал на плече своего любимца:
— Петроний, Петроний!
Петроний и сам любил закатывать истерики, но истерики императора выводили его из себя. Венценосный впадал в них всякий раз, когда от него требовалась решительность и серьезность! Петроний рассматривал истерику как один из способов развлечься. А сейчас было не до развлечений. Решается вопрос жизни и смерти. Нужно спасать положение!
— О божественный, — Петроний выглядел собранным и озабоченным, — правду ли говорят, что ты отменил запланированные торжества?
— Петроний, Петроний, — жалобно тара торил Нерон, — а что делать?.. Народ в та ком состоянии! Я боюсь даже и думать, как они меня встретят, когда я появлюсь в ложе нового амфитеатра! Это немыслимо! Они ра зорвут меня на куски!
— Никто не тронет императора! Не посмеют! — с искусственным восторгом выкрикнул Петроний, а потом добавил, гипнотически уставившись Нерону в глаза: — Да и преторианцы во главе с Флавом верны тебе, как псы, божественный. После того, как ты устранил Катулла, твоя охрана не вызывает никаких подозрений.
Вспомнив о последнем заговоре с участием Катулла, Нерон, наконец, пришел в себя:
— Да, я отменил торжества! — сказал он с наигранной твердостью, завернулся в халат и, воображая себя не то какой-то дивой, не то величайшим героем, поплыл своим грузным, бесформенным телом в сторону окна.
— Этого нельзя допустить! — Петроний чуть не сорвался на фальцет.
— Почему? — Нерон повернулся к Петронию и посмотрел на него с удивлением пяти летнего ребенка.
— О божественный, — Петроний почтительно склонил голову, — ты знаешь, что на род боится и любит твою силу. Нельзя, чтобы он думал, будто бы ты испугался. Если ты отменишь торжества, он решит, что слухи об истинном виновнике пожара — правда.
