Александр Мееров - Сиреневый Кристалл
И все же Парсет присоединился к походу. Головой, сердцем. Его ум, талант, опыт, безраздельная любовь к науке - все это сейчас особенно нужно было Вудруму. Парсет начал с того, что самым подробным образом ознакомился с оснащением экспедиции, и пришел в искреннее отчаяние. Он возмущался с осторожностью профессионального ученого, тщательно взвешивающего каждое свое утверждение, но все же возмущался, не щадя самолюбия собеседника, заботясь только о правильности даваемой оценки. Он, как никто другой, понимал Вудрума, зная, с каким трудом русскому ученому удалось собрать средства для своего смелого и опасного предприятия, но считал, что с подобным снаряжением и средствами отправляться на Паутоо слишком рискованно и, пожалуй, просто бессмысленно.
На другой день Вудрум приехал к Парсету с Плотниковым, привез (по требованию Парсета) всю документацию экспедиции. Втроем они сидели до поздней ночи, подсчитывая, прикидывая все возможности и пытаясь предусмотреть случайности, однако выходило так, что Парсет был прав: рисковать было слишком безрассудно. С этого дня Арнс Парсет начинает развивать бурную деятельность.
"Парсет беспощадно добр, - пишет Иван Александрович Евдокимову, - вы понимаете, он, не задумываясь, не взвешивая, что произойдет вскоре с ним самим, готов вложить в наше ненадежное дело все свое маленькое состояние, все свои накопленные трудом ученого скромные средства. Я не хотел и слушать об этом, тем более что эта жертва может оказаться бессмысленной. Последнее время произошли события (мы о них не знали), изрядно меняющие наши представления о способах подводных археологических раскопок. На Средиземном море совсем недавно проведены работы, опыт которых доказывает, что намечавшиеся нами методы уже устарели и, более того, могут оказаться опасными для людей. Учитывая все это, следует специально хлопотать о приобретении в Германии новейшего водолазного снаряжения и нанимать водолазов-профессионалов, знакомых именно с этим оборудованием. Словом, все это повлечет издержки непосильные. Парсет согласился наконец, что даже наши совместные усилия будут недостаточны, и стал незамедлительно действовать по-другому. Вскоре у него начали появляться всякого рода дельцы и предприниматели.
Дорогой Елизар Алексеевич, как тяжело мне наблюдать все это, как тревожно за его здоровье, но ничего поделать я не могу. Парсет упорно решил добиться своего, составив себе убеждение, что в каких бы обстоятельствах я ни был, а довести до конца задуманное обязан. Несколько примиряет меня с этим то, что, занявшись устроением наших дел, он помолодел, воспрянул духом и весь отдался пристальной работе. Да, он не потерял еще охоты к деятельности и в результате, кажется, преуспел. Он решил меня познакомить с неким господином Ширастом. Вы знаете, Парсет чуждается всякого преувеличения, резкости, всегда преисполнен любви и чуткого расположения к людям, умея видеть в них хорошее и радоваться, умея угадывать в них плохое, понимать и прощать. О господине Ширасте он говорит сдержанно. Насколько известно, это довольно толковый молодой ученый, происходящий из состоятельной семьи, владеющий, кажется, капиталом. За ним, собственно, не значится никаких особенных достоинств. Он давно, старательно, но без всякого блеска и заметных открытий занимается историей Паутоо. Парсет полагает, что он заинтересуется нашими начинаниями и, быть может, примет участие в финансировании экспедиции. Посмотрим. Положительно не знаю, как все это обернется. Трудно, Елизар Алексеевич, трудно, дорогой. Но что делать? Возвращаться в Питер? Я считаю это решительно невозможным. Днями Шираст должен приехать в Амстердам..."
5. ГОСПОДИН ШИРАСТ
Настроение у членов маленькой группы было отвратительным. Вудрум всячески подбадривал своих сотрудников, однако это слабо помогало. Все понимали сложность создавшегося положения, не допуская и мысли о возвращении в Петербург. Плотников и Очаковский всячески убеждали Ивана Александровича решиться на поход с имеющимися средствами и оборудованием.
- Я очень уважаю старого Парсета, - говорил Николай Николаевич, - но думаю, это все западные штучки, Иван Александрович, поверьте мне. Здесь привыкли ко всяческому комфорту и не мыслят без сверхновых приспособлений консервную банку открыть. А список всего необходимого, предложенный господином Парсетом... Конечно, хорошо все иметь в изобилии и совершенстве, но... Обойдемся, Иван Александрович, управимся. Давайте рискнем!
Очаковский беспрерывно протирал пенсне, смущался больше обычного, но стоически поддерживал Плотникова. Василий Афанасьевич чутьем бывалого и очень добросовестного человека понимал правоту Вудрума, высказываний, конечно, он никаких себе не позволял, а все свое добродушие и старание употреблял на то, чтобы в эти дни всем членам экспедиции было удобно и сытно.
Что касается Александра, то он меньше всех принимал участие в спорах и, казалось, не интересовался дальнейшей судьбой экспедиции, всецело посвятив себя изучению достопримечательностей города, главным образом... ночных. Накануне приезда Шираста Иван Александрович не на шутку обеспокоился, узнав, что, несмотря на четвертый час ночи, Александр не появлялся в отеле. Василий Афанасьевич, всегда знавший все и вся, смущенно заулыбался и сказал, что они все еще на Ворме-страат.
Отдых перед решающим днем был испорчен. Заснуть Иван Александрович так и не смог, оделся и вышел на Дамрак. Пройдя канал, он незаметно для самого себя очутился на Ворме-страат - одной из трущоб, расположенных в центре огромного портового города. Опутанная сетью темных, подозрительных переулков, она и в этот поздний час кишела народом, привлеченным сотней маленьких кафешантанов с кричащими названиями: "Палас Индиана", "Эльдорадо", "Валгала", странными и весьма сомнительными заведениями, из которых неслись звуки органов, шарманок, оркестриков, гомон, крики и брань на всех языках и наречиях. Было странно, что здесь, в центре, совсем рядом с добропорядочными на вид, чинными и чистенькими улицами идет эта темная, буйная, стоном стонущая всю ночь жизнь... И где-то здесь в каком-то отвратительном вертепе Александр. Что с ним? Чего он ищет, на что надеется?.. Чужой, метущийся, непонятный...
Утром собрались у Парсета. Первое впечатление Шираст производил не очень приятное, настораживающее и вместе с тем незаурядное. "Весь какой-то острый, - писал Иван Александрович Евдокимову, - не смотрит, а всматривается во все, щуря зеленоватые, узкие и чуть раскосые глаза. Мне никак не удается уловить его взгляд и понять, когда он искренен. Но едва заговорили о деле, лицо его стало умнее, значительнее, даже глаза потемнели и сделались не такими зелеными. Ну, да бог с ним, ничего не попишешь - люди бывают разными. Похоже, что он может быть полезен, а это сейчас главное. Деловит, несомненно. Толково и обстоятельно, выказав необходимые познания, знакомился с имеющимися у нас материалами..."
