Стивен Кинг - Тёмная башня - 2 (Дверь между мирами)
Дийр, который сам не раз и не два нюхал кокаин, сказал:
- Если везет, то везет много. Ему от него не избавиться.
- Отключить воду, - вдруг резко приказал Макдоналд.
- Уже, - ответил штурман (который тоже любил при случае понюхать только не табак). - Но не думаю, чтобы это имело значение. Можно растворить в бачке столько, сколько войдет, но сделать, чтобы его там не оказалось, невозможно.
Они столпились у двери туалета, на которой издевательски светилась надпись ЗАНЯТО; все говорили вполголоса. "Ребята из УБН [Управление по борьбе с наркобизнесом] сольют из бачков воду, возьмут пробу - и малый спекся".
- Он всегда сможет сказать, что кто-то заходил до него и скинул эту штуку, - возразил Макдоналд. Голос у него становился все более раздраженным. Ему хотелось не разговаривать об этом, а что-то с этим делать, принимать какие-то меры, хотя он отчетливо сознавал, что пассажиры все еще выходят гуськом, и многие с особенным любопытством поглядывают на пилотов и стюардесс, собравшихся у двери туалета. Экипаж, со своей стороны, отчетливо сознавал, что какие-либо слишком откровенные, открытые действия могут разбудить страшный призрак террориста, который в наше время таится в глубине сознания каждого авиапассажира. Макдоналд знал, что его штурман и бортинженер правы, знал, что наркотик, скорее всего, упакован в пластиковые пакеты, на которых остались отпечатки пальцев этого говнюка, и все равно он слышал, как у него в мозгу звучит сигнал тревоги. Что-то у него внутри кричало: "Жулик! Жулик!", словно этот малый из кресла 3-А был пароходным шулером и держал наготове полный рукав тузов.
- Он не пытается спустить воду, - сказала Сьюзи Дуглас. - Он даже не пытается открыть краны умывальника, а то мы бы услышали, как в них хлюпает воздух. Я слышу что-то, но...
- Уходите, - коротко приказал Макдоналд. Его взгляд скользнул по Джейн Дорнинг. - Вы тоже. Мы здесь сами справимся.
Джейн повернулась, чтобы уйти; щеки ее горели.
Сьюзи спокойно сказала:
- Джейн его вычислила, а я заметила выпуклости у него под рубашкой. Мы, пожалуй, останемся, капитан Макдоналд. Если хотите подать на нас рапорт о неподчинении командиру - подавайте. Но я хочу, чтобы вы не забывали, что можете сорвать УБН, возможно, очень крупную операцию.
Их взгляды столкнулись, точно сталь с кремнем, высекая искры.
Сьюзи сказала:
- Мак, я летала с вами раз семьдесят-восемьдесят. Я вам добра желаю.
Макдоналд еще секунду смотрел на нее, потом кивнул.
- Можете остаться. Но я хочу, чтобы вы отошли на шаг назад, к кабине.
Он приподнялся на цыпочки, оглянулся назад и увидел конец очереди, который как раз переходил из третьего класса во второй. Еще две минуты, ну, три.
Капитан повернулся к встречающему пассажиров агенту компании, который стоял у люка и внимательно смотрел на них. Как видно, он понял, что возникли какие-то сложности, потому что достал из футляра свою переносную рацию и держал ее в руке.
- Скажи ему, чтобы он прислал мне сюда таможенников, - тихо сказал Макдоналд штурману. - Троих или четверых. Сейчас же.
Штурман, беспечно усмехаясь и извиняясь, протолкался через очередь и тихонько поговорил с агентом, который поднес рацию ко рту и что-то тихо сказал в нее.
Макдоналд - который ни разу в жизни не принимал ничего более сильнодействующего, чем аспирин, да и то очень редко - повернулся к Дийру. Губы его были сжаты в тонкую, белую, как шрам, черту.
- Как только выйдет последний пассажир, мы взломаем дверь этой сральни, - сказал он. - И мне плевать, будут здесь таможенники или нет. Ясно?
- Вас понял, - ответил Дийр и стал смотреть, как хвост очереди проходит в первый класс.
- Достань мой нож, - сказал стрелок. - Он у меня в кошеле.
Он показал рукой на потрескавшийся кожаный мешок, лежавший на песке. Мешок был похож не столько на кошель, сколько на большой рюкзак; такие, должно быть, несли хиппи, когда шли по аппалачскому маршруту, тащась от красоты природы (а время от времени, может, и от косячка), только этот выглядел, как настоящий, а не как бутафория, помогающая какому-нибудь торчку поддерживать свое собственное представление о себе; как вещь, которая много-много лет сопутствовала хозяину в трудных - быть может, невыносимо трудных - странствиях.
Показал рукой, а не пальцем. Он не мог показать пальцем. Эдди понял, почему правая рука у этого человека была обмотана грязным обрывком рубахи: у него были оторваны несколько пальцев.
- Возьми нож, - сказал незнакомец. - Перережь ленту. Постарайся не порезаться. Это не трудно. Тебе надо быть осторожным, но все равно придется управляться быстрее. Времени мало.
- Знаю, - сказал Эдди и стал на колени на песок. Все это происходило не на самом деле. Вот в чем штука, вот чем все объясняется. Как сформулировал бы Генри Дийн, великий мудрец и выдающийся торчок, прыг да скок, туда-сюда, крыша едет - не беда; жизнь - лишь сон, а мир - фуфло. Это, братец, западло, только ты не унывай, а лучше вмажемся давай.
Все это не взаправду, это все - необычайно живой глюк, так что самое лучшее - не дергаться, а плыть по течению.
Но глюк был до невозможности живой. Эдди потянулся к "молнии" - или, может, кошель застегивался на липучки - и увидел, что он крест-накрест зашнурован сыромятными ремешками; некоторые порвались и были тщательно связаны, и узелки были такими маленькими, чтобы не застревать в окруженных металлическими колечками отверстиях.
Эдди расшнуровал мешок, растянул горловину и нашел нож под сыроватым свертком - обрывком рубахи, в который были увязаны патроны. От одного только вида рукоятки у него захватило дух... она была из настоящего серебра, глубокого, мягкого серо-белого цвета, и на ней был выгравирован замысловатый узор, привлекавший взгляд, приковывавший его...
В ухе у Эдди взорвалась боль, с ревом пронизала голову насквозь, на миг застлала глаза красным туманом. Он неуклюже споткнулся о раскрытый кошель, упал на песок и снизу вверх взглянул на бледного человека в сапогах с отрезанными голенищами. Это был совсем даже не глюк. Голубые глаза, пылавшие на этом умирающем лице, были глазами самой истины.
- Любоваться будешь после, невольник, - сказал стрелок. - Сейчас воспользуйся им - и только.
Эдди чувствовал, как ухо у него пульсирует, распухает.
- Почему ты меня все время так называешь?
- Разрежь ленту, - мрачно сказал стрелок. - Если они вломятся в оный нужник, пока ты еще здесь, то ты - такое у меня чувство - останешься здесь очень надолго. И вскоре - в обществе трупа.
Эдди вытащил нож из ножен. Не старинный; больше, чем старинный; больше, чем древний. Лезвие, отточенное почти до невидимости, казалось, впитало в металл все века.
