Александр Громов - Властелин пустоты
На вид зверь был страшен и потешен одновременно. Будь он только страшен, трагедии, скорее всего, не произошло бы — при неповоротливости зверя ничего не стоило укрыться в корабле, или донжоне, как его уже тогда полюбили называть. Вялая громадина ростом с дерево, низко несущая тупую бегемочью башку, слабо вязалась с обликом хищника.
Отступили — да. Но никто не побежал. И Стефан, боровшийся с искушением взять «махер» на изготовку, поборол искушение. А кто-то уже фыркал, прыскал в кулак: на боках твари густо торчали роговые пластины, длинные и радужные, как павлиньи перья, а пара плоских выростов на спине, также покрытых «перьями», до смешного напоминала щуплые цыплячьи крылышки. Пластины покачивались и гремели в такт дыханию чудища, и по громадному телу пробегали радужные волны. Зверь по-птичьи клюнул мордой, затем разинул пасть, будто зевнул, обнажив черный мокрый туннель и зубы, что росли даже на языке, и это тоже показалось забавным. Но не всем.
«Кецалькоатль!» — ахнул, падая на колени, Ансельмо. Сын воспитанника католической миссии, затерявшейся в сельве Гватемалы, истинно верил в Христа, сына Кецалькоатля, искупившего смертью грехи человеческие. И вот он увидел живого Кецалькоатля, явившегося с небес, чтобы спасти островок человечества еще раз…
Цалькат глотнул. Отчаянно брыкая ногами, Ансельмо исчез, тогда закричала Донна и Людвиг кинулся бежать, а Стефан поднял обеими руками тяжелый «махер» и дважды разрядил его в тянущуюся к нему тупую морду. Пластины на боках зверя встали дыбом. Обугленная голова отскочила прочь, а цалькат рванулся вперед многотонным тараном, только теперь показав свою истинную мощь. Лишенный головы, он вовсе не собирался умирать так просто, он сделал еще несколько шагов, обратив Стефана в бегство, потом споткнулся, неуклюже заваливаясь набок, и скала дрогнула под ногами, когда на нее рухнул самый тяжелый зверь на этой планете. Последний заряд ушел на то, чтобы рассечь брюхо цальката и достать тело несчастного Ансельмо — почему-то верилось, что он еще жив… Запомнилось, что могилу пришлось долбить вручную, самого же Ансельмо мало-помалу стали забывать и забыли. Осталось лишь название зверя, быстро упрощенное малышами — не каждый мог выговорить «кецалькоатль». А тушу цальката потом несколько дней рубили на части и топили в озере на корм водяному слону. Слон пасся в воде у самого берега, жирел, за три дня дважды подряд поделился, и в озере на время стало девять водяных слонов…
На десятой минуте Стефан выдернул разъем.
ИНТЕРМЕЦЦО
— Стоп, стоп! Вот и попался. Кто обещал, что во всем тексте не будет ни одного трупа?
— Это труп плюсквамперфектум. Он не считается. То же, кстати, касается Астхик, Паулы и Иветт. Они, увы, в действии не участвуют. Печально, конечно…
— Зато достоверно?
— Не могу принять твой тон.
— Чистоплюй… Нет, вы посмотрите на этого типа! Не сочинитель, а карга с косой, и все ради достоверности. Достоверность ему подавай!
— А что, разве ошибся?
— Не скажу.
— Значит, не очень-то и ошибся.
— Допустим, не очень… А вот ты мне объясни: отчего у тебя совсем нет пропавших без вести? За сорок-то лет? Чего проще: потопал этакий сорокапятилетний парнишка в лес по дрова, а там, конечно, местный серый волк, а? Поиски, организованные Стефаном, прочесывание леса, ауканье результатов, естественно, не дают… По-твоему, такое событие невероятно?
— Очень вероятно. Но я думаю, что этого не было.
— Это почему?
— Мне так кажется. Угадал?
— Ну угадал… Случайно, конечно. Или по моему тону?
— По тону.
— Усек. Тогда замолкаю.
— Давно пора.
16
В мире Джекоба тьма и свет сменялись бессистемно. Чаще была тьма. Свет появлялся неожиданно и всегда больно бил по глазам, заставляя тело бессмысленно шевелиться в неподатливом коконе, а рот — издавать звуки, удивлявшие его самого. Прошло много, очень много периодов света и тьмы — так много, что он не смог бы их сосчитать, если бы задался такой целью, — прежде чем он научился предсказывать наступление периода света и даже угадывать, как долго он продлится. Он редко ошибался.
Свет означал перемену кокона и нередко пищу. И всегда означал появление великанов. Чаще великан приходил один, иногда их являлось несколько. Джекоб знал, когда его будут кормить, а когда нет. Наступление периода света после длительной темноты всегда означало кормление. Добрая великанша подносила к его рту мягкий колпачок, из которого текла сладкая белая пища, и он охотно мял колпачок деснами, сосал, глотал, пил. Случалось, пище предшествовала смена кокона. Это вызывало неудовольствие, и он протестовал.
Его мир был велик, но конечен, и даже в темноте Джекоб знал, где проходят границы мира. Ближайшая была совсем рядом, он много раз дотрагивался до нее и мог бы дотронуться и теперь, если бы не мешал белый кокон. Три другие боковые границы находились далеко — даже великанам для пересечения мира требовалось несколько шагов. Верхняя граница являлась источником света и тьмы, цветные квадраты на ней были послушны и всегда выполняли приказы великанов. Эта граница проходила сравнительно близко — всего в двух ростах самого крупного из великанов и не более чем в шести ростах самого Джекоба. Он подсчитал это давным-давно, еще тогда, когда учился считать, рассматривая свои пальцы. Названия того или иного количества пальцев он узнал позднее. Он подсчитал также количество цветных квадратов на верхней границе мира и знал, сколько там квадратов того или иного цвета. Верхнюю границу мира он видел чаще других, потому что почти всегда лежал на спине, лицом вверх. Нижней границей он не интересовался.
Владения Джекоба были лишь малой частью его мира. Мягкая теплая преграда под ним не была границей мира, а являлась его принадлежностью и называлась словом «кровать». Когда кокон бывал неплотен, Джекобу удавалось выбраться из него и обойти свои владения от края до края. Правда, это всегда требовало много сил: владения были обширны. На такой кровати вполне мог бы спать великан.
Владения кончались бортиками, ничтожными для великанов и непреодолимыми для Джекоба. Прежде бортиков не было. Когда они появились впервые, он сразу догадался о их назначении.
Это было очень давно.
Сколько он помнил себя, он понимал язык великанов. Так он узнал, что существуют и другие миры, подобно его миру называемые «каютами», и скоро постиг существование Большого мира, вместилища множества малых миров, одни из которых были похожи на его мир, а другие нет. Память сохранила воспоминание об одном из таких внутренних миров, который был большим и назывался «медотсек». Труднее оказалось принять конечность Большого мира — Джекоб помнил потрясение, испытанное им, когда он узнал о существовании еще одного, Внешнего мира, наделенного особыми и таинственными свойствами. Однажды из разговора великанов он понял, что уже однажды побывал во Внешнем мире, но это произошло, когда ему было всего три месяца от роду, и он, конечно, ничего не помнил. В конце концов он смирился с существованием Внешнего мира, приняв его как данность. Отчего бы нет? Мать он не помнил тоже, но знал о ее существовании в прошлом.
Был ли у него отец, он не знал. Вопрос не казался существенным. Вероятно, был. Это роднило его с великанами: у каждого из них когда-то были мать и отец. Кроме Главного великана. У того был только отец.
Иногда светлый период в мире Джекоба продолжался дольше обычного: добрая великанша разговаривала вслух. Ее огорчало, когда Джекоб ее не понимал. На самом деле не понимала его она. Одним из самых сильных потрясений в жизни Джекоба было открытие, что великаны могут общаться друг с другом только при помощи звуков, издаваемых ртом. Следовательно, он был не таким, как они. У доброй великанши была плохая память. Говорить вразумительно и подолгу она могла лишь в том случае, если одновременно смотрела в раскрытую кипу скрепленных по краю белых листов, испещренных рядами знаков весьма убогого количественного набора. Чтение книг, на взгляд Джекоба, было довольно бессмысленным занятием, но в них попадались интересные картинки.
Когда Маргарет читала про себя, он понимал не хуже, но быстрее уставал. С дискомфортом он боролся так же, как сорок лет назад.
Его успокаивали.
Потом наступал период тьмы. Добрая великанша уходила.
Иногда появлялись маленькие великаны. Их было четверо: двое великанов и двое великанш. Они были небольшие, особенно самая маленькая, которую звали Юта и которая не умела правильно издавать звуки ртом. Лучше других ее понимал Джекоб, и он знал это. Мешали слова. Из-за них понимание было неполным. Слова искажали смысл.
Джекоб пускал пузыри, слушал. Он хотел понимать. Случалось, за словами не оказывалось образа. Это было — непонимание. Непонимания он не любил. Случалось и так, что слова не соответствовали образу. Это было — ложь.
