Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен
Вот такие дела.
Мне остается лишь раз за разом возвращаться в ту расхристанную комнату, где мы с тобой пили перцовку с утра.
Еще по одной?
Я нелеп, и в этом моя сила.
Бежать некуда. Госпром горит, и огромный небоскреб университета – тоже, и военная академия. Но это – ерунда, пустяки. Страшное – не здесь, страшное там, на юге.
…Перевернутые автобусы, дымящиеся воронки, сорванные взрывом палатки. И люди, люди, люди…
Мы капитулируем.
…я капитулирую. У меня жар. Чайник все никак не хочет закипать, я пританцовываю на месте, потому что иначе упаду, а падать нельзя, нельзя падать… закипел.
Ну почему, почему мне не отпущено блаженства просто взять в руки автомат и выйти на улицу?! – туда, где Фол, Ритка, все, кто еще пытается удержать Город! Я не просил этой чаши; я не хочу, не хочу пить ее, захлебываясь горечью обреченности, проливая капли на одежду…
Но меня забыли спросить, чего я хочу, а чего – нет.
Место каторжника – на каторге.
Место Легата – у Печати.
Обжигаясь, беру чайник; вместо автомата, которого у меня все равно нет.
Кипяток, заварка, мед, зверобой; водки нет, есть коньяк, на донышке – симферопольский винзавод, пять звездочек, на этикетке гей с крыльями и название «Икар». Отца-Дедала рядом нет – удрал, скотина, не захотел на этикетку, не захотел признаться, что у Икара никогда не было крыльев…
Черт с ним; в конце-то концов, Лабиринт для Миньки тоже он, Дедал хренов, построил… хоть за это спасибо.
Лью коньяк.
Возвращаюсь с чашкой в руке и прекращаю капитуляцию.
У меня тоже никогда не было крыльев.
…Море. Ярко-зеленое море, белые барашки на волнах.
Чайки.
Острый плавник, словно серая молния…
Лицо.
Знакомое лицо с незнакомыми пустыми глазами. Я узнаю этот взгляд – так смотрел на меня умирающий Ворон.
– I'm Paul Zalessky. Do you listening me?
– Пол? Паша?
Чай обжигает горло, расплавленным оловом проваливаясь внутрь. Пашка, почему ты не машешь мне рукой?! Страшной рукой, способной рвать и обнимать, пить кровь и прощаться до поры…
Молчу.
Пока молчу.
Пальцы вяло скользят по клавиатуре, поддерживая баланс: точка, точка, запятая… вышла рожица смешная… смешная рожица со стеклянными лужами в глазницах.
Сейчас, сейчас прозвучит вопрос, ответ, снова вопрос и снова ответ, и только тогда я смогу продолжить.
Чай выдавливает капли пота через сито лба.
Наивный образ.
– Я понял…
Ровный холодный голос заставляет генерала умолкнуть. Бог думает. Решает. Скрижали еще чисты.
– Эра Игнатьевна! Что скажете вы? Допустимо ли мое вмешательство? Есть ли обстоятельства, вызывающие сомнение?
– Не знаю, Паша! Не знаю…
Ровные брови чуть заметно сдвигаются к переносице.
– Я должен немного подумать. Слишком большой риск. Но что бы ни случилось – спасибо вам за Эми! Она вас очень любит!
Его голос в этот миг становится другим – почти человеческим, почти живым…
Привет, Пашка.
Who are you?!
Не морочь мне голову. Я это, я, кто же еще…
Алька?..
Узнал. В голосе плещет океан, кричат чайки, и волны с шипением облизывают каменистый берег. Отвечаю беззвучным смехом и белыми барашками на синих гребнях. Перистыми облаками в небе, искрами в голубизне родных глаз. Слова излишни, в начале было слово, и в конце будет слово, но у нас сегодня уже не начало и еще не конец, мы обойдемся без посредников.
И кровь братьев наших меньших нам тоже больше не понадобится – мы и так теперь с тобой одной крови, ты и я, одной крови и одного слова.
То, что спешит сейчас к завершению – не слова, а лава, истекающая из кратера.
Почему они обратились ко мне, Алька?
Так надо, Паша. У них иначе не получалось. Я хотел, пробовал, но у меня тоже не получалось. Ты не бойся, ты давай потихоньку, давай, как умеешь, и девочка эта, с ожогом…
Нанчейн. Ее зовут Нанчейн, она из Бирмы.
Медленно трогаю чужое, непривычное имя кончиками пальцев – так слепой изучает незнакомое лицо наощупь, так гладят выпавшего из гнезда птенца, смешного, встрепанного – пока имя не становится легким, своим, единственно верным. Нанчейн. Хорошо, пусть будет бирманка Нанчейн. Сирота, пятнадцати лет отроду, еще год назад – посудомойщица в придорожном баре, сейчас – Яшмовая наткадо, жрица-танцовщица Желтого Змея Кейнари.
Откуда ты знаешь?! Я думал…
Пашка, Пашка… думал он, пока в суп не попал. Начинай, Пол-у-Бог,начинай, а я сниму Печать, сниму на время, я встречу, поддержу и преобразую, потому что никто из Легатов не в состоянии действовать на территории своего собрата без разрешения и поддержки последнего. Ибо всплеск новой реальности должен пройти через страх и страсти избранного-без-его-согласия, через боль и любовь, через нутро человеческое, полное мерзости и отсвета небес; пройти и измениться, перемолоть му́ку в муку́, а быль – в небыль. Только не спрашивай, Пашка, откуда я и это знаю! – я тебе не отвечу, ибо ответ крест-накрест забит досками… ты просто начинай.
Я сейчас.
Я только глотну чаю и – сейчас.
Давай.
Верь мне, Пашка, верь, я знаю, как оно будет, я вижу, и барашки играют на синих гребнях… Каждый ищет своих читателей по-своему, как Бог на душу положит, на душу, на сердце… Печать на сердце моем.
Я знаю, как оно будет, я вижу, Пашка, и еще я знаю, что мне придется делать потом.
У каждого свой дом, из которого нам, действительно, не убежать.
II. Gloria…а люди не сразу поняли, что происходит, когда небо над Городом передернулось больной собакой и дало трещину. Мало кто смотрел в те страшные минуты на небо из подвалов и убежищ, а железные птицы в голубых просторах больше верили показаниям электронных табло, нежели глазам червей, что копошились в их остроклювых головах.
