Дональд Кингсбери - Психоисторический кризис
Вообще уравнения допускали два стабильных конечных состояния:
1) главный элемент управлял будущим всех остальных;
2) распределенное итеративное предсказание (а) «гасило» негативные предсказания для всех элементов и (б) оставляло все общепозитивные предсказания в покое.
Эрон не знал, возможен ли ненасильственный переход между этими двумя состояниями. Математика Основателя была ограничена условиями, которые допускали лишь состояние 1, но новая обобщенная модель Эрона допускала также состояние 2 и все промежуточные квазисостояния.
Эрон полагал, что, поскольку новая модель оперирует условиями, ведущими к состоянию 1, в основном так же, как модель Основателя, то ее результаты для реальных начальных условий дадут примерно тот же результат, что получали до сих пор все. А именно стабильную Галактику с небольшими проблемами, которые можно легко скорректировать, и перспективой сохраняющейся стабильности со слабой тенденцией к застою. Никаких оснований для волнения, по крайней мере в течение нескольких последующих столетий. Ректор Джарс Хейнис был специалистом именно по этой группе решений.
То, что Эрон получил на самом деле, не лезло ни в какие ворота: это была Галактика в состоянии полного хаоса, мало чем отличавшегося от Междуцарствия. Невозможно! Так же точно можно было предсказать, что в следующую вахту он увидит, что у адмирала Кона голубая кожа, четыре руки и хобот. Что-то явно было неверно в новой математике. Оставалось лишь повторить вслед за Планком: человеку свойственно ошибаться! Итак, все сначала. Опять. Какая неприятность!
Целый месяц после этого Эрон разбирал, тестировал, вновь собирал и вновь тестировал свою модель. В чем же ошибка? Не в логике программы — это ясно. В предположениях? В итеративных методах? В какой-нибудь глупой опечатке? Эрон не мог найти ошибку. Он сходил с ума, но не мог унизиться до того, чтобы попросить помощи у Кона.
Помог Йорик. Посмотрев на череп, Эрон понял, что надо сделать. Попробуем прошлое! И он ввел в модель параметры Галактики прошлого века. Модель работала отлично. Почему же это его так удивляет? Месяц назад он был уверен, что она заработает, ведь так? Крайне осторожно Эрон пустил модель вперед — год за годом, на каждом шаге анализируя разницу между своей моделью и стандартной. Разница была минимальной, кроме, пожалуй, коновских голубых зон.
Когда он приблизился к настоящему, все дифференциальные кривые пошли резко вверх. Сингулярность!
И на сей раз причина была совершенно ясна. Стена секретность, которую построили психоисторики вокруг своих методов предсказания, давала трещину! Здесь и там, в самых неожиданных местах возникали участки с признаками высокоточного прогнозирования. Иными словами, несмотря на общий упадок математической науки, Братство столкнулось с массовой конкуренцией. И будет еще хуже! Намного хуже! И очень скоро…
Двадцать процентов показателей уже перешли границы топозон. И поскольку это были топозоны, уровень погрешности в определении временных точек был очень высок. Эрон не мог сказать, в какой момент произойдет взрыв, но… у него не было времени даже для того, чтобы привести диссертацию в порядок.
Он почистил зубы, подстригся, позаботился об одинаковых носках и туфлях и даже заказал из репликаторановый костюм. Скорее к адмиралу! Слава Космосу, что его шеф — лучший психоисторик Галактики после Основателя!
Хаукум Кон терпеливо выслушал детский лепет своего студента. Он перебрал неопрятную кучу бумаг, принесенную Эроном, и просмотрел через пам картинки с изображением апокалипсиса. Затем старый психоисторик долго обдумывал свой ответ. Эрон сидел тихо и ждал.
— М-м-м… Вот здесь есть ошибка, которую тебе придется исправить. Сумма Болтока может быть…
— Я знаю, знаю! Но ведь это ничего не меняет! Я…
— Эрон, мальчик мой, ты слишком много работаешь. Возьми отпуск, отдохни. Это, безусловно, интересная гипотеза… (интересная?) , но ты слишком спешишь. Я бы вернулся немного назад и начал с того места, где ты произвольно…
Эрон подумал было, что адмирал просто не следил за его объяснениями. Он попробовал начать сначала. На сей раз Кон слушал уже не так терпеливо. Наконец он прервал студента и начал разбирать его труд сам — уже безжалостно и всерьез. Эрон начал понимать: у Кона своя собственная интерпретация вселенной, а до чужих ему нет никакого дела. Это была непробиваемая стена. Он снова почувствовал себя девятилетним Эроном Оузой, которого выгоняют из школы на Агандере… Эрон уже готов был надерзить адмиралу — пусть выгоняют. Из Лицея, со Светлого Разума, отовсюду! Но школа Зеноли взяла верх.
Никогда не атакуй противника с его сильной стороны!
— Сэр! Думаю, вы дали мне достаточно указаний. Я повторю все сначала. — Он вовсе не собирался этого делать. — Результаты показались мне немного странными и я слегка перевозбудился.
Это было как раз то, что Кон надеялся услышать. Он улыбнулся и кивнул. Эрон был в отчаянии — то, что его учитель даже не отреагировал на такое демонстративное отступление, не вернул его и не постарался понять, означало, что флот адмирала остался слишком далеко позади. Это был настоящий удар.
Они расстались весело и по-приятельски. Эрон отправился домой и спал три вахты подряд. Проснувшись, он подрезал свои цветы, полил их, устроил себе королевский ужин и начал ходить взад-вперед по комнате, размышляя. Да, кризис в Галактике зашел очень далеко, если даже величайший из психоисториков не видит дальше носа Основателя! Даже адмирал! У Эрона было чувство, что его предали.
Он отправился пить к Ригону. Что оставалось делать? Был еще ранний час, и только один-два студента сидели в углу, корпя над учебниками. Ригон подошел и сел рядом — он, видно, почувствовал, что друг не в духе. Эрон мрачно бормотал что-то о приверженности человечества старым идеям. Это напомнило мародеру об одном философе, чьи идеи толкали рисмаллийцев на кровавую бойню в течение двух столетий. В ответ Эрон стал цитировать терранскую мифологию — о том, как народный герой Галилео Галилей попытался подвигнуть Церковь на введение новой космологии, зная, что старая вера без этого не выживет, и добился лишь того, что его книги сожгли, а его самого под страхом пыток заставили произнести формулу отречения: «…и я поддерживаю и утверждаю, что, согласно Птолемею, Терра неподвижна, а Солнце движется… я отвергаю, проклинаю и презираю вышеуказанные ошибки и ереси, противные святой церкви, и клянусь, что никогда больше не буду утверждать того, что… и если узнаю, что кто-нибудь другой…» Именно с этим убеждением, что истина абсолютна и неизменна, что веру можно навязать и что угроза пыток может сделать человека святым, Церковь вступила в Тридцатилетнюю войну, чтобы каленым железом выжечь всех несогласных.
