Филип Дик - Мастер всея Галактики
— Тогда забери меня туда, где ты остановился.
— И этого я тоже не могу сделать — там Линкольн.
— Льюис, — сказала она, — мне просто хочется уснуть: ложись и прикрой нас чем — нибудь. Они нас не станут беспокоить. Не бойся их. Мне жаль, что у Линкольна один из приступов: не вини меня в этом, Льюис: они были у него так или иначе, а я спасла ЕМУ жизнь. Это мое дитя… разве не так?
— Полагаю, что ты можешь так считать, — ответил я.
— Я призвала ЕГО к жизни. Я ЕГО породила. Я очень этим горжусь. И когда я увидела эту мерзопакостную штуку, которую они называли Бутом… у меня было единственное желание — убить его на месте. Стоило мне его увидеть, и я сразу же поняла, для чего он был сделан. Можно, я буду твоей мамой тоже? Хотелось бы мне призвать тебя к жизни, как Линкольна: хотелось бы мне призывать к жизни всевозможных людей… всех. Я даю жизнь, а этой ночью я взяла ее — и это прекрасно, если ты сможешь вынести это. Это отнимает массу сил — взять чью — нибудь жизнь, не думаешь, Льюис?
— Да, — сказал я, снова усаживаясь на кровать рядом с ней. Она протянула руку в темноте и отбросила волосы с моих глаз:
— Ты в моей власти: я могу дать тебе жизнь или отнять ее. Это тебя пугает? Ты знаешь, что это правда.
— Сейчас это меня не пугает, — ответил я. — Когда — то, когда я это осознал, напугало.
— Меня это не пугало никогда, — сказала Прис. — Если бы я боялась, я утратила бы свою силу: разве не так, Льюис? А я должна сохранить ее: кто — то должен ею обладать.
Я ничего не ответил. Дым сигареты окутывал меня волнами, делая больным, заставляя бояться своих отца и брата, которые оба нарочно наблюдали за мной.
— Человеку надо лелеять какие — то иллюзии, — сказал мой отец, со страшной скоростью выпуская клубы дыма, — но это смешно.
Честер кивнул головой.
— Прис, — громко сказал я.
— Послушай — ка, послушай, — возбужденно сказал мой отец, — он зовет ее, он с ней разговаривает!
— Убирайтесь отсюда, — сказал я отцу с Честером, замахав на них руками, однако ничего хорошего из этого не вышло: ни один из них даже не шелохнулся.
— Ты должен понять, Льюис, — сказал отец. — Я тебе сочувствую. Я вижу то, чего не видит мистер Берроуз — благородство твоих исканий.
Сквозь тьму и бормотание их голосов снова различил Прис: она скатала свою одежду в шар и теперь сидела на краю кровати, сжимая его в руках.
— Разве это важно, — спросила она, — что кто — то думает о нас? Мне лично наплевать: я не позволю словам стать до такой степени реальными. Все во внешнем мире злы на нас — Сэм, и Мори, и все остальные. Линкольн не послал бы тебя сюда, если бы это была неправда… разве ты этого не знаешь?
— Прис, — сказал я. — Я знаю, все уладится. У нас будет счастливое будущее.
Она улыбнулась этому: я увидел во тьме блеск ее зубов. Это была улыбка огромной скорби и страдания, и мне всего лишь на миг показалось, что то, что я увидел в симулакре Линкольна, брало начало в ней. Она была здесь, такая явная боль, которую испытывала Прис. Возможно, она заронила ее в свое создание нечаянно; возможно, она даже не подозревала об этом.
— Я люблю тебя, — сказал я Прис.
Она поднялась на ноги, — обнаженная, тоненькая и спокойная, обвила мою голову ладонями и притянула к себе.
— Mein Sohn, — сейчас мой отец обращался к Честеру, — ег schaft in dem Freiheit der Libesnacht. Я хочу сказать, что он спит, мой мальчик, в свободе ночи любви, если ты меня понимаешь.
— Что они скажут в Буаз? — раздраженно спросил Честер. — Я имею в виду — как мы можем вернуться домой с ним — ведь он в таком состоянии?
— Ах, — сделал ему выговор папа, — заткнулся бы ты, Честер: ты не понимаешь глубины его души, тебе не понять, что он чувствует. Это состояние, близкое к психозу, это к тому же возвращение к первоисточнику, от которого мы все отвернулись. Лучше вспомни это, Честер, прежде чем презрительно выпячивать свои губы.
— Ты слышишь их? — спросил я у Прис.
Она стояла передо мной, тело ее изогнулось и прильнуло ко мне, Прис засмеялась, мягко и сочувственно, глядя на меня пристально, без выражения. И все же она была уже полностью готова. Перемена и действительность, события ее жизни, само время — все исчезло для нее в этот миг.
Удивительно — она подняла руку и дотронулась до моей щеки, задев меня кончиками пальцев.
У самой двери миссис Нилд ясно сказала:
— Мы уйдем отсюда, мистер Роузен, и оставляем квартиру в вашем распоряжении.
Откуда — то издали раздалось ворчание Берроуза:
— Эта девица там, внутри — недоразвита. Все ускользает обратно. И вообще — что она там сейчас делает, в этой спальне? Или она это тощее тело… — его голос затих.
Ни Прис, ни я ничего не сказали. Вскоре мы услышали, как захлопнулась входная дверь квартиры.
— Это мило с их стороны, — сказал папа. — Льюис, в конце концов, ты должен быть им благодарен: этот мистер Берроуз — джентльмен, несмотря на то, что говорит, человека надо судить по его поступкам.
— Ты должен быть им обоим благодарен, — пробубнил Честер. Они с папой осуждающе уставились на меня исподлобья, при этом отец жевал свою сигару.
Я обнял Прис. И для меня это было все.
Глава 17
Отец с Честером привезли меня обратно в Буаз, а на следующий день выяснилось, что доктор Хорстовски не может, или не хочет, лечить меня. Тем не менее он дал мне несколько психологических тестов, соответствующих диагнозу. В одном из них, помню, требовалось прослушать запись голосов, бормочущих на расстоянии, причем лишь часть текста — всего лишь несколько фраз, была неразборчивой. Задача заключалась в том, чтобы написать, о чем шла у них речь.
Думаю, Хорстовски поставил диагноз по результатам этого теста потому, что мне казалось, что все эти разговоры велись обо мне. Я в подробностях слышал, как они обрисовывали мои ошибки, мои изъяны, анализировали меня с точки зрения кто я такой и что я такое, диагностировали мое поведение… Я слышал, как они оскорбляли нас с Прис и поносили наши отношения.
Хорстовски просто — напросто сказал:
— Льюис, Льюис, всякий раз, как вы слышали слово «вниз», вам казалось, что говорят «Прис». Казалось, это его угнетает. — А то, что вы принимали за «Льюис», на самом деле было дважды повторенными словами «ну вас»… Он угрюмо посмотрел на меня и сразу же поспешил сбыть меня с рук.
Однако я не остался без попечения представителей этой профессии, так как доктор Хорстовски отфутболил меня к федеральному эксперту Бюро психического контроля Пятой территории Тихоокеанского побережья. Мне приходилось о нем слышать. Звали его доктор Регленд Найси, и его слово было решающим во всех случаях передачи психбольных на попечение правительства. Начиная с 1980 года он самолично отправил тысячи и тысячи психов в клиники Бюро, рассеянные по всей стране: он считался блестящим психиатром и великолепным диагностом, и многие годы среди нас имела хождение шутка, что рано или поздно мы попадем в руки Найси: так говорили все, и определенный процент шутников дождался — таки ее воплощения в жизнь…
