Андрей Дмитрук - Болеро Равеля. Неожиданный финал
Еще под гнетом неприятной беседы с Бобром, уселся я за столик на балконе своей комнаты. Надо было успокоиться. Бесшумно приблизясь, лакей с поклоном подал мне на подносе изрядную стопку газет. Раскуривая трубку от лакеем же поданного трута, я развернул верхний лист, то была "Свободная Долгания"…
Больше всего дивило меня, каким манером хозяева наши умудрялись получать сии газеты со всех концов "евразийского вакуума", из прежних, ставших ныне державами, областей и автономий разорванного на клочки Союза. Все железные дороги находились точно в столбняке; к тому же всяческие порубежные споры оных, иногда лишь пару деревень заключавших "республик", баррикады, разобранные рельсы сводили движение и вовсе к ничему. Одни концессионные поезда не признавали границ, военным конвоем предшествуемые и сопровождаемые. Про бывший наш "Аэрофлот", давно распавшийся на три десятка нищих авиакомпаний, за гроши купленных концессиями, и говорить не приходилось. При сем-каждое утро чудесным образом стекались к нам во дворец изданные на скверной бумаге, часто лишь на одной стороне печатанные листки: "Абазинский казак", "Тюменская заря", "Воин Сванетии", "Свободный гагауз", "Знамя Великобурятии", "Глос Ойчизны" - из польской автономии в Галиции, "Аль Мирадж" – из Хивинского ханства, частью издававшего свою газету на русском языке, а также дивным компьютерным шрифтом на мелованной бумаге набранная газета, хотя и приходившая из Германии, но хозяевами нашими по старинке считавшаяся российскою: "Абендлих Кенигсберг"…
Между всяким вздором, мутными фотографиями, срамными виршами да анекдотами либо творениями местных летописцев, из коих каждый свой народец, хотя бы и числом в пятьсот человек, силился представить древнейшим и Богом отмеченным, – между скучной чушью попадались весьма тревожные новости. Война, подобно затяжной хронической болезни, точила некогда мирное евразийское пространство, то едва тлея, то грозя поглотить весь мир… Аварские имени Шамиля отряды, ничтоже сумняшеся, освященными дедовскими шашками снова вырезали кумыкскую погранзаставу, на что правящая в Кумыкии партия "Тенглик" ответила призывом создать ополчение. Назревает стычка из-за рыболовных угодий между Прибайкальскою республикою и Великобурятиею; флоты обеих стран на Байкале уже обстреливали друг друга. Народная же гвардия Тофаларии, взявши сторону бурятов, хоть и малая числом – до шестидесяти человек, но обученная неким древним единоборствам, под Нижнеудинском совершила налет на воинскую часть, следовавшую к Байкалу, и подорвала целую автоколонну, отчего имеется много жертв.
Однако же все сие и многое подобное казалось сущею безделицею перед тем, что ныне творилось в Старшем Жузе. Муджахидам удалось-таки прорваться в ракетный комплекс; все, находившиеся там, уже с распоротыми животами и выколотыми глазами выброшены из подземелья наружу. Китайско-японские эскадрильи бомбят сию местность денно и нощно, рискуя разрушить дьявольские боеголовки. Малое радиоактивное заражение, новый Чернобыль или Крым властелины "вакуума" предпочитают залпу термоядерному, на который, несомненно, воспоследует ответ. Эрец-Исраэль давно уж атомная держава… Боевики под Костромою тоже еще не сдали своих позиций. Один из них, лица не открывая, нарочно встретился с корреспондентами и показал перед видеокамерами некую кожаную папку, где, по словам оного злодея, содержались коды, служащие для запуска ракет. Ввиду таких новостей немало дивился я, как могут газетные писатели, уже как бы в преддверии Судного дня, изощряться в шутках насчет когтей медведя русского, издохшего, но еще способного терзать.
И еще одно сообщение прочел я – в нашем разнесчастном "Киевлянине", быть может, и не всемирно важное, но для меня символическое. В Киеве перестал действовать водопровод, замерли во всех ванных краны, и сроки возобновления работы оных неведомы… Как-то раз под вечер, когда туман, целою тучею поднимавшийся от озера в начале и на исходе дня, уже закрыл самые высокие деревья, – заявился ко мне Михаил, игравший недоросля, брата моей жены.
Полагая с некоторых пор, что Режиссер наш всемогущий, имея в виду некие свои цели, людей отбирал не столько для участия в фильме, сколько для самой жизни в усадьбе, уподобленной островку старины, – никак не мог я взять в толк, что здесь делает сей молодец. Правда, собою Михаил был весьма недурен, волосы имел кудрявые, русые, глаза ярко-синие; к тому же и на площадке играл довольно исправно… при сем оставаясь вполне чуждым нашему укладу и обычаям. Мнилось, что даже Киев голодный, холодов зимних ожидающий, как смертной казни, ему милее, нежели счастливые владения "Астреи".
Нынче же Михаил был изрядно хмелен – и с видом заговорщика, то одним, то другим глазом моргая, куда-то звал меня за собою. Лиза с Никитою были приглашены загадочным хозяином дворца, в башне уже теплились окна. Оттого, собою вполне располагая, решил я взглянуть, чем таким вознамерился удивить меня мой "шурин".
По главной аллее привел он меня в такое место, куда не часто мы наведывались. Вдали от парка и озера стояли два-три крепких еще кирпичных дома, некогда служивших жильем как для дворни, так и для скотины. Во времена, более близкие к нынешним, была здесь контора музея-заповедника; теперь же, нанятая "Астреею", проживала вся наша обслуга, с коею по правилам играемой эпохи мы, "дворяне", почти никак не сносились. То, что Михаил имел здесь близких знакомцев, показалось мне удивительным.
В одном доме введя меня в квартиру, с отвычки поразившую теснотою и дурным запахом, Михаил представил меня хозяину, служившему в усадьбе электриком. Пребывали там и сего электрика два нетрезвых приятеля, коих нечистые рубахи нараспашку и пересыпанная грубою бранью речь также меня отвращали. Наливши водки в простой граненый стакан, довольно грязный, Михаил поднес мне оную; дабы не обидеть честную компанию, был я принужден выпить.
После сей церемонии меня, наконец, посвятили в таинство, ради коего мнимый шурин зазвал меня сюда. С такою миною на лицах, что они-де меня осчастливливают, собутыльники мои на край стола, заваленного окурками и объедками, поставили видеоплейер.
С той поры, как в краях наших электричества начало все более недоставать, телевидение также передачи свои сократило, лишь вечерние да утренние новости оставив, да и то не всякий день; за просмотры же фильмов по кабелю, а паче за антенну мировой телесети платить надобно было валютою. Оттого поначалу картинка на экране, четкостью и цветом совершенно натуре подобная, и впрямь меня порадовала приятным напоминанием о прошедшем. Но уже спустя полминуты совсем иные чувства меня охватили, ибо фильм являл взору нечто даже более похабное, чем Георгий со Станою выделывали на сцене. Только главною в сем действе была певица, народная артистка СССР, некогда славнейшая, а ныне дебелая весьма, лет уже за пятьдесят, и с лицом, белилами покрытым в вершок толщиною. Былую славу никак терять не желая, певица оную поддержать пыталась, пускаясь во все тяжкие, даже и перед видеокамерою предаваясь похоти сразу с тремя юнцами, притом один из них был ее последним мужем…
