Галина Панизовская - Выход из одиночества
- Еды могло хватить на всех.
- Неудачный пример, - выдохнул Эвор, - христианство слишком пассивно.
Профессора явно загоняли в угол. Он проигрывал эту странную ночную игру и при этом сердился. Проигрывать он, оказывается, не умел.
- Пассивно? - Тиктон растянул "ен" на целую минуту. - А что вы можете предложить? Внедрять добро насильно? Но, простите, это уже следующий этап. Насилие - второй этап утопии. У христианства это была инквизиция...
Тиктон говорил что-то еще, но автобус тарахтел, а голос был слабоват.
- Вот-вот, - перебил его бас Робера, - слушайте, господин профессор, Жуан Тиктон - наш идеолог.
- У них будут машины? - ядовито поддел идеолог. - Но почему они должны употреблять их именно так, как хочется вам? В нашем прекрасном королевстве, мне кажется, машин тоже немало.
Он закашлялся. Глориа открыла сонные глаза:
- Приехали?
- Едем. Спи.
У хозяев действительно была политическая программа. "Что-то вроде партии народной обороны", - припомнил Жиль. Машин в королевстве было больше чем достаточно. Пять лет назад конда захватила власть, и тогда армия и полиция дружно это продемонстрировали: сорок часов подряд по улицам столицы, грохоча, двигались ощерившиеся орудиями сверхбронированные "кашалоты". И все телестанции страны транслировали это на всех диапазонах. Голос Тиктона перекрыл мысли:
- Утопия - это любая общественная формация, которая не обеспечивается самодействующим экономическим механизмом. Механизм - это система отношений в государстве, автоматически обеспечивающая выполнение того учения, которое вы кладете в основу.- Он говорил, все убыстряя темп, пересыпая свои определения, как пересыпают желтый песок на пляже - из ладони в ладонь, с удовольствием, любуясь: - Например, капитализм. Каково его основное кредо? Процветание частной инициативы, не так ли? И это процветание обеспечено всей капиталистической системой, происходит внутри формации как бы само собой. Потому капитализм - не утопия. Подлость, может быть, но не утопия... Вот вы найдите такой же точный механизм, чтоб обеспечивал право на творчество. Тогда мы поверим, что в вашей стране никого не подавляют. А иначе... Иначе, профессор, рано или поздно у вас там тоже появится конда.
- Вы коммунист? - негромко спросил ди Эвор.
Автобус опять тряхнуло.
Именно в этот момент Жиль заснул окончательно. Потому что сразу же, непосредственно после своего последнего тихого вопроса, профессор оказался висящим под потолком. Он висел под потолком, будто приклеенный к нему одной ногой, по подбородку его стекала жирная отвратительно рыжая подлива, а в руке он держал нож с отточенным острием. Нож был хорошо наточен. Жиль видел светлую полоску у края и знал - предназначен нож для него. Профессор отделился от потолка, парил, снижался... Жиль хотел вскочить, убежать, но не мог: навалившись на него, придавив его собой, на его груди лежала Глориа: она была неожиданно тяжелая, душная, у нее были яркие фиолетовые глаза, и она смеялась, смеялась, смеялась, как не смеялась при нем никогда - тонким серебряным смехом...
Их разбудили, когда рассвело. Автобус стоял у какого-то забора. От окон тянуло холодной сыростью. Лицо у Гло было отекшее, потемневшее изнутри, но глаза такие же фиолетовые.
- Ты мне снилась.
- Отстань.
У профессора заметно отвисли щеки. "Ах да, - вспомнил Жиль, - ведь уже среда. Во второй половине дня он начнет сдавать при всех обстоятельствах". Эта мысль принесла облегчение. Кружилась голова, от жесткой спинки кресла болела шея, но мысль о скорой старости ди Эвора была неожиданно приятна... "Этого еще не хватало!" - Жиль мотнул головой. Знакомое чувство вдруг возникающей сперва легкой, почти не существующей неприязни - так начинались все тяжелые разрывы Жиля. Слабое чувство чисто физической неприязни... Впервые это случилось с ним лет в тринадцать и относилось к маме, к молодой еще, очень изящной маме. Он был привязан к ней болезненно и, наверное, немного истерично. Особенно важен был звук ее голоса, чуть глухой, суховатый, и запах - смесь духов и лекарств (так пахнут женщины, работающие в больницах, от этого запаха у Жиля до сих пор сжимается горло). В дни ее больничных дежурств он вбегал в ее комнату и долго, закрыв глаза, нюхал подушку... А в тринадцать лет он увидел однажды следы желтка на ее губах... Конечно, связь с матерью не порвалась, с годами, вернее с десятилетиями, мучительное отвращение стерлось. Но и до сих пор, когда она его целовала, он украдкой обтирал ладонью щеку. Потом такое же повторилось с женой, окончилось, конечно, бракоразводным процессом. Потом, перед самым отъездом из Ирпаша, Жиль ощутил такое по отношению к другу детства. Скорее всего, это было отклонение от нормы. "Психические отклонения у телепатов должны наблюдаться безусловно. Природа должна брать плату за удовольствие, это вполне в ее духе. Хотя телепатия - удовольствие весьма сомнительное", - размышлял Жиль, надевая пальто, поплотней завязывая шарф.
От предместья, куда их привезли моряки, ходил как будто троллейбус.
"И все-таки причины внезапного, как будто необъяснимого отвращения должны быть: отклонения в психике имеют скрытые корни, другое дело - попробуй-ка их извлечь. Ну что такое самоанализ? Игра с самим собой в "холодно - горячо"... В чем корни моей неприязни к профессору? Надвигающаяся по четвергам тупая старость? Холодно. Зависть к славе, к научной бесшабашности? Может быть, теплей. Тат Исканди? Фиолетовые глаза Гло? Почти что тепло. Запесчаная страна?.."
Им нужно было появиться в институте. Хотя бы на час. Они и появились: Жиль и ди Эвор. И теперь сидели в библиотеке, перелистывали журналы в ожидании момента, когда можно будет тихо встать и ехать домой отсыпаться. Мысли в голове Жиля двигались вяло; впрочем, он уже привык: так вот сонно, нехотя они ворочались там уже третьи сутки. Жиль принадлежал к людям, которым необходим хотя бы шестичасовой сон. Ди Эвор же, видимо, легко обходился простой дремотой: он был бодр, напевал что-то себе под нос.
Профессор напевал что-то бодрое. И это бодрячество раздражало. Оно будто подчеркивало, что, если на машину напал действительно Советник, институт в любой момент мог стать для них мышеловкой. Во всяком случае, для самого Эвора. Жиль с раздражением рассматривал полуулыбку шефа, его обращенные вовнутрь улыбающиеся глаза... "А может быть, отвращение рождается от предчувствия?" Эта мысль всплыла вдруг на фоне очень знакомого мотива, вернее речитатива. Он приподнялся, прислушался:
Жираф, счастливый в вышине
Своей волшебной шеи...
Не видит грязи на земле,
Плывет в воздушной тишине...
Это мурлыкал профессор.
У Жиля зашумело в ушах, заломило затылок - самое основание позвоночника, там, где он поддерживал невероятно отяжелевшую голову... Вот оно что! Вот почему Ани звонит в последнее время так редко...
