Георгий Попов - За тридевять планет
В этот момент я разглядел лосей получше. Ну, скажу вам, настоящие великаны. Меня господь бог ростом не обидел, метр восемьдесят пять как-никак… А лоси были еще выше. Сначала мне показалось, что я карлик по сравнению с ними. Но, оправившись от страха, я решил, что принижать себя не следует. Пусть они себе великаны, это их дело, но и я не лыком шит. Сын Земли все-таки, цивилизованной планеты, это вам не хаханьки.
Смутил меня только цвет животных. Утром, когда я смотрел из корабля, они показались мне черно-белорыжими. Сейчас же — сплошь рыжими, без единого черного или белого пятнышка. Лишь рога-лопаты были черными, даже, вернее, не черными, а темно-бурыми, точно прокаленными на огне. Мне пришло в голову, что здешние лоси обладают мимикрией, то есть способностью менять окраску в зависимости от местности. Но это гипотеза и не больше, и я на ней не настаиваю.
Особенно поразили меня повадки лосей. Вот приперли меня, можно сказать, к стенке (позади были сосны) и стоят, пялят шары, жуют губами… А может, они тоже изучают? Что это, мол, за чудо-юдо? Что за урод? Голова круглая, как солнце (здешнее солнце, разумеется), две ноги и еще два каких-то отростка, висящих вдоль туловища. Ну, у нас (у лосей то есть) «серьга», так это понятно, рассердишься — тряхнешь ею. А эти отростки… Ну зачем они, скажите на милость?
Я слегка согнул руки и протянул их, показывая, что в общем-то безоружен и что у меня нет худых намерений. Вожак чуть подался вперед и понюхал. Другие тоже понюхали. Понюхали и пошли. Видно, земной запах не произвел на них никакого впечатления.
У меня отлегло от сердца.
— Что, не нравится? — сказал я, имея в виду земной запах.
Лоси не обернулись на мой голос. Они шли сначала шагом, потом затрусили рысцой и скоро пропали в гуще березника и сосонника.
Я опять обратил взор к закату. Солнце уже зашло за горизонт, и небо пылало не так ярко, как десять минут назад. Оно точно притухло и поблекло, и на нем появились новые краски — вишневые и лиловые. В лесу тоже произошли кое-какие перемены. Если днем почва была изрезана довольно четкими тенями, то теперь тени пропали, как бы стерлись начисто, и воздух посинел немного. Можно было подумать, что это тени растворились в воздухе и придали ему такой цвет.
И вот что любопытно. Вдали было темнее, чем вблизи. Впрочем, и вблизи скоро тоже потемнело. Я не знал, что делать. В интересах науки ночь лучше было бы провести под открытым небом, послушать, как гудят здешние комары, и заодно узнать, больно ли они кусаются.
Но я не решился и не отважился. Не решился потому, что мне просто-напросто было страшновато. Не чегонибудь конкретного — я не знал, чего здесь бояться, страшновато обыкновенной темноты. Ночью, особенно безлунной и беззвездной, человек и на Земле чувствует себя беспомощно, как в состоянии невесомости, а здесь, на этой чужой планете, тем более. Сейчас пришли безобидные лоси, а немного спустя могут нагрянуть чудовища и пострашнее, подумал я.
Все-таки перед тем как забраться в космический корабль, я проделал смелый эксперимент — разжег костер.
Наломал сушняка (с трудом, кстати сказать, ибо в лесу было чисто, как в парке культуры и отдыха) и стал чиркать зажигалкой. «Может статься, здешние жители и огня еще не знают», — подумал я, заслоняя голубой язычок от ветра. Но, увы, сушняк попался крупный и никак не загорался. Я погасил зажигалку и пополз искать сухую траву, мох, вообще что-нибудь воспламеняющееся. Такая трава — шелковистая и ломкая — нашлась в мелком сосоннике. Я нарвал сколько надо было и вернулся на поляну. Вторая попытка увенчалась, я бы сказал, мгновенным успехом. Трава вспыхнула, как порох, сушняк занялся, и костер заиграл языками чистого, почти бездымного и необыкновенно яркого пламени.
И вдруг кто-то уставился мне в затылок. Будто стоит и смотрит, не сводя глаз. А тут еще и костер потух — не сразу, а постепенно, но потух, и наступила такая темень, какой я отродясь не видывал. Я кое-как разыскал свой корабль (он находился шагах в тридцати-сорока от поляны), поднялся в верхний отсек и скоро уснул мертвым сном. В ту первую ночь мне снились Шишкин, Иван Павлыч и Фрося со своим мотоциклом. Фрося будто бы хочет завести мотоцикл, у нее не выходит, и она сердится страшно. Шишкин говорит: «Давай я… Я!» А Иван Павлыч стоит и пожимает плечами: «Этого еще не хватало!».
Глава пятая
Вот эта улица, вот этот дом
И вот снова утро. Проснувшись, я сладко потянулся, так, что хрустнуло в суставах, и глянул в иллюминатор. Солнце взошло, туман уже рассеялся, и лес сверху просматривался до самого горизонта.
Визуальные наблюдения не дали ничего нового. Лес был как лес, небо как небо и солнце как солнце. Однако внизу, то есть на самой планете, меня ждали открытия, которые опрокинули все мои представления о космосе.
Не знаю, как здесь насчет гуанина, цитозина и тимина, это пусть остается на совести Роджера Макгоуэна из Редстоуна (штат Алабама)… Что же касается Шишкина, то он как в воду глядел.
Но не будем забегать вперед.
Спустившись вниз, я прежде всего раз пять-шесть обежал вокруг корабля и проделал несколько упражнений средней сложности. Комплекс был разработан еще Шишкиным, в него входили ходьба на голове, как он выражался (на самом деле я ходил на руках, а не на голове), прыжки и приседания (по сто прыжков и приседаний за раз), вдохи, выдохи и так далее.
Потом я хотел набрать земляники и позавтракать, но вдруг вспомнил, что не умывался с тех пор, как покинул Землю… «Непорядок, непорядок!» — вслух сказал я и, быстро сориентировавшись, довольно уверенно, как у себя дома, зашагал в сторону вчерашнего озера.
Сейчас, при свете дня, все страхи рассеялись, я почувствовал себя смелее и увереннее, однако ухо все время держал востро, то есть не забывал, где я. Потому-то и шагал не слишком быстро, так сказать, с оглядкой, и старался замечать всякие подозрительные вещи. Вон чернеет пень странной конфигурации: сверху шишка, а по бокам какие-то отростки… На Земле я и ухом бы не повел, пень — экая невидаль! А здесь в груди все похолодело. А ну как этот пень, думаю, сорвется с места, замахает руками-отростками…
Особенно внимательно присматривался к почве. Я уже говорил, что она здесь в основном песчаная. Верхний, то есть гумусный, слой очень тонкий, в некоторых местах всего сантиметра два-три. Ковырнешь носком туфли, и все: песок виден. Просто удивительно, как на такой почве растут деревья. Я не копал глубже, у меня с собой и лопаты не было, но предполагаю, что песок здесь обладает какими-то питательными свойствами.
Возможно, в нем содержатся и микроэлементы, неизвестные нашей науке. Они стимулируют рост, формируют структуру древесины, может быть, влияют на ее цвет и прочность.
