Станислав Соловьев - Человек-окно
Первой и единственной трещиной в стене отчуждения Симоны стал потерянный Домингес. Каким-то ветром занесло его к комнате Симоны. Каким-то чудом он оказался в этой комнате, а затем в постели. Подруга, делившая комнату с Симоной, очевидно, глубоко оскорбилась тому, что Домингес выбрал не ее (она числилась второй красавицей на курсе и оттого тоже являлась фанатичным врагом первой красавицы -- Антуанны), а уродину-Симону. Подруга хлопнула дверью -дверь чуть не вылетела вслед за ней (влюбленные не заметили столь предостерегающего жеста: Симона потеряла голову от мстительного счастья, а Домингес еще не отошел от катастрофы по имени "Антуанна" и поэтому пребывал в запредельно-отрешенном состоянии).
Бывшая подруга пошла к Антуанне -- она вдруг осознала всю ту близость, которая неожиданно породнила их в одном покинуто-игнорируемом мире. Но цель ее не была достигнута: Антуанна со скорбным молчанием выслушала бывшую подругу Симоны, прониклась негодованием и... выгнала прочь оппортунистку. Следующим шагом Антуанны стало слезливое домогательство Домингеса -- но тот был непреклонен и не отвечал на записки и мольбы, передаваемые знакомыми (пока еще она боялась лично упрашивать своего трагического героя)...
Симона и Домингес блаженствовали вдвоем. Блаженство продолжалось целые сутки: это была скорее платоническая, чем плотская страсть. Домингес нашел отдохновение в плоской и непритязательной Симоне. Покоясь на детской груди Симоны, и поглаживая нежный рыжий пушок венерина холма (у Антуанны волосы в паху были жесткими, черными и сильно вьющимися), Домингес отходил душой. Его радовал маленький тонкогубый рот Симоны (рот у Антуанны был большой, пышногубый и чувственный). Его радовали узкие тонкие прохладные ладони (ладони у Антуанны были мягкими и горячими). Его радовало все то, что так было непохоже на присущее Антуанне. Домингес не был мстительным человеком -- он не испытывал к Антуанне негативных чувств. Домингес не испытывал к Антуанне никаких чувств -- все чувства к ней сами собой исчерпались, и он отдыхал именно от такой опустошенности.
Симона оказалась тихой и стеснительной девушкой, сильно исстрадавшейся по мужскому вниманию, и потому неторопливой и внимательной. Ее желание обличать и высмеивать королеву, павшую с пьедестала славы, "эту чертову стерву Антуанну", испарилось. Она почувствовала вселенскую индифферентность и спокойствие Домингеса и заразилась этим сама. Они медитировали вдвоем -- любой другой мужчина или женщина, будь они на месте совокупляющихся Домингеса и Симоны, сошли бы с ума, не выдержав столь продолжительного и ровного развития коитуса. Будь в симоновской комнате мастер по тантрической йоге, он бы постиг бездну отчаяния, -- настолько духовность перевешивала плотское влечение. Его мозг бы не выдержал подобного напряжения. Как знать; остался бы тантрист в сознании или стал бы невменяемым тантристом...
Тантра Домингеса и Симоны продолжалась день, ночь и утро. В полдень Домингес, излечившийся в метафизически противоположном (читай: в Симоне), покинул обитель своей неожиданной любви. Симона находилась в пространственно-временном ступоре: ее податливость и способность трансформироваться по желанию партнера сослужили плохую службу. Как признался позже Домингес сам себе, даже он не смог бы продолжить столь невещественный и покоящийся роман. Его метафизичность была не столь велика, как нераскрывшиеся тантрические способности Симоны. Домингес в момент побега от Симоны и сам не знал, почему он бежит? "Почему я избегаю ее, -- растерянно думал он, избегая печальных взглядов кратковременной любовницы, -- ведь она -- полная противоположность Антуанны?.."
Только спустя несколько лет он понял причину своего бегства: противоположность Симоны Антуанне была настолько большой, что под угрозу была поставлена связность домингесовских миров. Его физиологическое (или подсознательное?) взбунтовалось, предвидя шестым чувством надвигающуюся опасность, и увело Домингеса от близкого как никогда помешательства... Домингес забыл прелесть "от противного" Симоны -- его разум и плоть очистились и саморегенирировались.
Симона не рыдала, не требовала, не домогалась... Нет, она не вела себя подобно пылкой и знойной Антуанне. Она печально наблюдала процесс разбегания планет в меняющейся вселенной. Воздействовать на убегающую планету Домингеса она не могла -- натура ее привыкла быть одинокой и брошенной в вакуум необщительности. Астероид-Симона тихо уходила по резко вытянутой эллипсоидальной орбите от планеты-Домингеса.
Что произошло с Симоной?..
Через несколько дней к Симоне вернулась бывшая подруга -- она устала ненавидеть то, что так недавно было ей подругой, соседом, товарищем и собеседником в одном лице. Неприязнь Антуанны и невнимание Домингеса со временем сплотили их в одно целое. На последнем курсе Симона и ее подруга вдруг обнаружили себя тесно привязанными друг к другу -- субъективная некрасивость первой и непризнанная красота второй гармонично взаимодополнялись. Симона поцеловала подругу и испытала, наконец, ту завершенность, которой так недоставало ее угловатой и незаконченной сущности. Подруга поцеловала ее в ответ -- она не выдержала испытания одиночеством, и ее естество, ее нераскрывшаяся красота потребовала к себе заслуженного внимания. Места для мужчин больше не оставалось -- они стали любовницами и после нежного объяснения уехали в Мексику. Там, на берегу Мексиканского залива, они зажили самодостаточной жизнью феминисток, не испытывающих ярости или чувства гнева к всемирной маскулинной гегемонии. Это были необычные феминистки -- без агрессивности, мужиковатости, без надрывной самоидентификации и профессиональной навязчивой несчастливости. Домингес о лесбийском повороте симоновой судьбы так и не узнал. Почему-то в его душе осталось нежное воспоминание об угловатой и стеснительной Симоне. Ее Домингес (единственную из всех своих "влюбленностей-однодневок") часто вспоминал. А, вспоминая, задавал себе один и тот же вопрос: "Что свело их вместе -- по-настоящему вместе, без громогласных признаний и клятвенных заверений? Только ли роковая роль Антуанны? Или тут проявилась, может быть, созерцательность -- скрытая заоконность Симоны?.." Домингес помнил Симону -- может быть и потому, что она осталась в его неверной памяти единственной женщиной, так непохожей на женщину.
В один прекрасный день (он уже служил в ведомстве) Домингес получил открытку с видом Мексиканского залива. На открытке был мексиканский адрес и несколько предложений, написанных ломким мелким почерком. Он долго соображал, кто бы это мог ему написать из Мексики... "Где находится Мексика?" -мучительно вспоминал Домингес. Так ничего и не вспомнив, он прочитал несколько предложений, и предложения сами ответили на его вопросы. Писала Симона. Та самая Симона, с которой он учился на одном курсе в муниципальном институте. Она писала, что живет в Сан-Пабло-Хуаяльде и работает в почтовом отделении простой служащей. Симона полюбила море, позабыла литоральский акцент и говорила теперь с настоящим мексиканским произношением. Мехико ей не нравился -- она съездила туда один раз и решила больше не ездить: этот город был во много раз грязнее и шумнее Сьюдад-Литораля. Уже третий год, как она удочерила девочку из монастырского приюта (о том, что девочку из приюта удочерили Симона и ее подруга, Симона не написала). Девочку -- ей было восемь лет -- звали Паолой Доминикой. Симона счастлива и желает всего хорошего Домингесу -последней строчкой были слова (он прочитал их с трудом): "да хранит тебя Дева Мария... если хочешь, пошли мне открытку. Симона"...
